Пока ненависть не разлучила нас

Группа «Карт де Сежур»[73] должна была дать концерт, завершающий вечер. Ее главного музыканта, Рашида Таха, я видел несколько раз в лицее, когда он приходил к своим друзьям. У него были веселые глаза, он одевался как рокер, носил длинные волосы и очень нравился девушкам. Мы гордились его успехом. Я был знаком и с Джамелем Дифом, ударником, который приходил с небольшой группой музыкантов играть на наших семейных праздниках. Отдавая должное их таланту, левые постарались сделать их знаковыми фигурами, символами иммиграции, которая выражает свои пожелания и несогласие без драк и насилия. Примерно в том же ключе мыслили и обозреватели, следящие за Маршем. Они говорили прмерно так: собравшаяся здесь арабская молодежь — мирная, она заявляет о своих требованиях вежливыми слоганами. Пришли не разбойники, не банды из предместий, они не собираются громить столицу страны, которая их отторгает и мечтает подавить силой.

Но должен признаться честно, я не верил, что работа Туми Джаиджа и его друзей увенчается успехом. Объединить арабов какой-нибудь идеей? Мне казалось, что это невозможно. Отсутствие дисциплины, споры и раздоры, неумение сформулировать общие для всех требования сводили на нет все попытки объединиться, а значит, вынуждали опять быть покорными. Да что далеко ходить? Я и сам был жертвой тех же привычек и предрассудков, какие осуждал в других.

Делегацию от Марша примет президент в Елисейском дворце. Новость принесла нам Фадила, девушка из Дижона, присоединившаяся к Маршу со своими друзьями.

— В Елисейском дворце, ты подумай! — хмыкнул Талеб. — Нас в «Палладиум» не пускают, а тут на тебе, Елисейский дворец!

— А что такое «Палладиум»? — поинтересовалась Фадила.

— Модная дискотека в Лионе. Арабов туда не пускают.

— А ты разве араб? — спросила она, и в глазах ее засветились лукавые огоньки.

Темные вьющиеся волосы лежали по плечам Фадилы, пухлые губы улыбались, показывая красивые белые зубки. Мне кажется, я в нее влюбился. Впрочем, не знаю… Какие только чувства нас тут не захлестывают.

— Нет, я датчанин, а с арабами из солидарности.

Тут уже мы все рассмеялись. Не такая смешная шутка, но мы готовы были хохотать по любому пустяку, так переполняла нас радость.

— Но я серьезно спрашиваю! Слово «араб» означает жителя Аравийского полуострова. Алжирцы, тунисцы и марокканцы не арабы.

— Фадила, не занудствуй! Ты что, собралась читать нам курс географии?

— Но это же важно. Важен смысл каждого слова.

— И что же? Значит, мы не бёры?[74] — осведомился Талиб.

— Бёры… Марш бёров. Безобразие! Бёр — это вообще сленг, и к нам не имеет ни малейшего отношения. А вы видели, с каким удовольствием употребляют его журналюги и политики? Они уверены, что этим словом охватили всех, нашли волшебное словечко, которое поможет им нагнать общество, которое меняется так быстро, как им даже не снилось. К тому же от «бёр» во рту масляно[75], не то что от «араба».

— Да плевать, как называют, лишь бы заговорили о наших проблемах. Нас примут в Елисейском дворце, Фадила! Это же круто!

— А дальше что? Вы всерьез думаете, что наши проблемы очень озаботят президента? Это все журналистика. Нас примут, снимут на камеру. Бёры в Елисейском дворце! А знаете, что я подумала? Не стало бы это маслицем, какое помогло Брандо трахнуть Марию Шнайдер в «Последнем танго в Париже»!

Мне совсем не понравилась ассоциация, а уж тем более из уст Фадилы… Повисло смущенное молчание, которое прервал Талеб:

— Тебе очень надо испортить минуту радости? Лично я верю в перемены. Я голосовал за них. Ради них присоединился к Маршу. И для меня теперь настала счастливая минута. А если для тебя все на свете обман, то зачем ты вообще участвовала в этом Марше?

— Да ты что, дурачок! Ты не понял! Я тоже счастлива! Но главное не то, что открылись двери Елисейского дворца, как проход через море перед Моисеем, не то, что будут счастливы журналисты, оказавшись среди магрибцев, не боясь, что их камеры разгрохают… Для меня самое главное, что ты, я, он — мы собрались вместе! Вот что самое ценное! Мы познакомились, поняли, что мы в одной связке. Наша слабость — это разобщенность. Мы чувствуем себя алжирцами, тунисцами, марокканцами. Более того — жители одного города отличают себя от жителей другого, городские от деревенских, горцы от жителей равнины. Различия на глаз незаметны, но ведут к отдалению, взаимному безразличию. Я уж не говорю, до чего далеки от нас палестинцы, ливанцы, иранцы… Благодаря Маршу мы сблизились, ощутили свою солидарность…

Мысли не сложные, но убедительные. Фадила не углублялась в нюансы, ей хотелось, чтобы мы откликнулись. Но я чувствовал, она богаче, сложнее…

Талеб тут же вступил в спор: