Пока ненависть не разлучила нас

— Так оно и есть, — согласился я. — Нам повезло с родителями, спасибо им, они заботились о нашем будущем. Отдали в школу, следили, чтобы мы учились. Большинство из наших друзей были предоставлены сами себе, их родители не стремились понять Францию, не искали к ней ключа. Они были заняты работой, главным для них было накормить детей.

— Целое поколение было принесено в жертву, — подтвердил Тарик, — но нельзя винить за это только родителей. Франция упорно давала нам понять, что она не хочет нас принимать. Когда тебя изгоняют и унижают, ты неизбежно будешь жить на обочине. Но я уверен, что следующее поколение не упустит своего шанса и у нас появятся адвокаты, судьи, врачи, учителя, полицейские мусульмане.

— Иншаллах!

Ноябрь 1989

Из-за хиджаба запылали общественные страсти, наши отношения с Фадилой тоже накалились. На этот счет у нас были противоположные мнения. Она защищала право девочек ходить в школу с покрытой головой. Возмущалась исключением, негодовала, что маленькие мусульманки стали новой мишенью для тех, кто воспринимает ислам как опасность.

— Я считаю правильным требование снять платок в общеобразовательной школе, — заявил я в одной из наших схваток.

— Так! Значит, из защитника свободы самовыражения ты стал теперь надзирателем? — сердито спросила она.

— При чем тут свобода самовыражения? Они ничего не выражают.

— Выражают свою веру!

— Именно! Мы с тобой тоже мусульмане, уважаем традицию, исполняем главные обряды, например, постимся на Рамадан. Но мы это делаем дома, потому что живем в светском обществе. Стало быть, девочкам не стоит выставлять свою веру напоказ в общественном месте.

— Светское общество не запрещает религий, но не поощряет их пропаганды в общественных местах.

— Ношение хиджаба тоже своего рода пропаганда!

— Не больше, чем мини-юбка или кипа. Скажи мне, пожалуйста, кто запрещает подросткам одеваться нарочито вызывающе?

— Не сваливай все в одну кучу! Это совершенно разные вещи.

— Все в кучу сваливаешь ты! Ты боролся против расизма, против изоляции, а теперь выступаешь на стороне своих вчерашних врагов!

— Я выступаю на стороне логики, Фадила. Нельзя требовать, чтобы французы способствовали адаптации чужеродных для них народов и одновременно поощряли их религиозные особенности. Ношение хиджаба и есть стремление к изоляции. Ты прекрасно знаешь, что это не просто признак религиозности, это еще и заявление, что ты другой.

— Что исповедуешь иную религию, ничего больше. И о каком светском обществе ты говоришь? Обществе, которое принуждает нас праздновать Рождество? Принуждает в детстве рисовать бородатых стариков на санях и украшать елки?

— Дед Мороз не имеет никакого отношения к религии. И рождественские праздники в школе были всегда просто развлечением, весельем. От нас не требовали ни обрядов, ни молитв.

— Лично я терпеть не могла Рождество!

— Я тоже. Во всяком случае, поначалу. Потому что чувствовал особенно остро, что мы не отсюда.

— Вот видишь!

— Потом я понял, что благодаря Рождеству можно лучше понять Францию. И потом ты сама знаешь: немало мусульман не отказывают себе двадцать пятого декабря во вкусной еде и даже, если повезет, в подарках.

— Вау! А ты заметил, что сейчас все больше мусульман-французов идут по пути веры?

— Да, и это меня тревожит. Имамы вколачивают им в мозги идеи, которые ни к чему хорошему не приведут.

— Молодежь стремится к самоопределению, Мунир. Ислам предлагает это самоопределение. И поверь, не все имамы чокнутые.

— Но есть и чокнутые.

— Конечно! Но девочки, которые хотят носить хиджаб, убеждаются, что, как только они заявляют о своем самоопределении, их отвергают. Вообрази себе травму, когда в таком возрасте тебя объявляют врагом Республики!

— А кто виноват? Франция или имамы, которые заставляют их выставлять свою веру напоказ? Они клишированы, ты это понимаешь?

Фадила посмотрела на меня взглядом, который я ненавидел: в своем женихе она неожиданно открыла чужого, неприятного ей человека.

Но не одна она совершала неприятные открытия. Меня удивляло и огорчало, что моя невеста все больше и больше вовлекалась в религию. Я боялся, что в один прекрасный день мы окажемся не близко, а очень далеко друг от друга.

22. Строить жизнь

Мунир

Завтра у меня свадьба. На свадьбу приехало множество родни — они остановились у нас, тетушек, дядюшек, друзей. В кухне женщины пекут сладости, поют, смеются, болтают. Мужчины отправились на прогулку, им нет места среди лихорадки праздничной суеты. Ко мне заглянул Тарик — несмотря на улыбку во весь рот, чувствовалось, что он очень взволнован.

— Ну и как ты? — спросил он меня, похлопав по плечу. — Какие ощущения?

— Даже не знаю… Волнуюсь, теряюсь и счастлив.

Брат рассмеялся и подтолкнул меня к кухне. Как только меня заметила мама, тетушки, кузины, соседки, они захлопали в ладоши и не в лад, но очень радостно затянули песню.

Мама с гордостью меня оглядела.

— Ну и как ты? — спросила меня Джамиля, словно на свете был один-единственный вопрос, который можно задавать жениху.

— Волнуется, растерян и счастлив, — тут же ответил вместо меня Тарик.