Пока ненависть не разлучила нас

Одна из тетушек подошла ко мне, крепко обняла и громко чмокнула в обе щеки.

— Zine tahe! Каким ты будешь красавцем мужем! — воскликнула она, обмахиваясь растопыренными пальцами, как веером.

— Эгей! Господин профессор женится, — пошутила другая, сделав значительное лицо.

Я действительно стал учителем, и все стали звать меня «господином профессором». Для всех моих родственников преподавать в государственной школе — все равно что получить дворянство и герб, обеспечить себя на всю жизнь работой, получить доступ к общению с любыми французами, стать ответственным лицом, потому что будущее моих учеников в какой-то степени зависит от меня. Они не знают, что у меня не было другого выбора. Что мне не хватило воли, да и надежды тоже, чтобы попробовать защититься, стать доктором или агреже[80]. Мне не хотелось еще долгие годы сидеть на шее у родителей. И хотя они никогда не жаловались, я прекрасно знал, как трудно мы живем. Значит, мне надо было отрабатывать учебу на экономическом и диплом социолога, поэтому я устроился преподавать основы коммерции в профтехучилище. Поначалу мне там очень не понравилось. Не хотелось снова жить проблемами предместий, проблемами молодежи, я отдал им немало сил, развеял немало иллюзий. Мне казалось, у меня недостанет энергии вновь справляться с трудностями подростков в училище, куда попали ребята, в основном не справившиеся с обычным школьным образованием. Фадила, напротив, твердила мне, что в училище я буду на месте, что я получил шанс помочь подросткам, чьи беды, трудности и страхи знаю на собственной шкуре. И она оказалась права. Очень скоро я почувствовал себя на месте.

— Хочешь, я скажу тебе одну вещь? — осведомилась другая моя тетя, подняв руки в сладком тесте.

И не ожидая моего ответа, сообщила:

— У тебя красивая невеста, очень умная девушка, но у нее большой недостаток.

Мама сдвинула брови.

— Какой же?

— Она алжирка.

Кто-то рассмеялся, услышав ее слова, кто-то принялся одергивать.

— Да что ты такое говоришь? Да еще накануне свадьбы? Перестань! Оставь его в покое!

Но тетушка, смеясь, выставила грудь вперед.

— И что же? Я не имею права высказать свое мнение? Вы мне голову не отрубите, если я скажу, что куда лучше было бы нашему Муниру выбрать красоточку марокканочку!

В первый раз с такой непосредственностью была затронута спрятанная под спуд проблема. Большинству моих родственников хотелось, чтобы я выбрал себе жену среди «своих».

— Тут все по-другому, — вставила свое слова мама, задетая словами сестры. — Никто не обращает внимания, тунисец ты, марокканец, алжирец. Все одинаковы.

— Погоди! Тунисцы все-таки неодинаковы, — пошутила одна из подруг.

И все снова рассмеялись.

Джамиля подошла ко мне и увела из кухни.

— Не слушай глупую болтовню. Одно и то же, как только приехали. И если бы ты знал, что они говорят, когда рядом нет мужчин!

Сестренка не могла не рассмеяться.

— У тебя все готово? Костюм? Ботинки?

— Все готово, сестренка. А папа где?

— На огороде. Повел мужчин показать, решил похвастаться талантами огородника.

С тех пор, как мэрия выделила нам небольшой клочок земли неподалеку, папа проводил на нем все свое время. Никто в семье не возражал — так целительно подействовала на него работа на земле. У него появились друзья-соседи, он зачастую и обедал там, возвращаясь только к вечеру и гордо выкладывая на стол овощи.

— Как ты думаешь, он рад тому, что я женюсь?

— Еще как рад! Он тобой гордится. Твоей работой, умом, умением держаться. Он молчит, не показывает своих чувств, но я слышала их разговор с мамой.

— Ты подслушиваешь у дверей?

— Поневоле. Чтобы не оказаться в один прекрасный день в самолете, летящем в Касабланку, с мужем лет под пятьдесят, — улыбнулась она.

Я крепко обнял сестренку, а она добавила:

— Знаешь… Я люблю Фадилу. — Тут Джамиля доверчиво подняла на меня глаза. — Я хотела бы быть на нее похожей.

— Она тоже тебя любит.