Пока Париж спал

Я переворачиваю ее, несколько капель падает на щеку малыша. Он начинает ерзать из стороны в сторону, и сложно заставить его взять в рот соску. Еще несколько капель падает ему на лицо.

– Это ведь коровье молоко?

– Да, другого нет.

– Мама сказала, что, будет сложно заставить его пить коровье молоко. Может, лучше подождать до следующей остановки?

– Не знаю. Хотя ждать, пока он проголодается, не лучшая идея. И прошло уже три часа. Попробуй держать его повыше, может, так ему будет легче глотать.

Последовав его совету, меняю положение и аккуратно засовываю соску в рот Самюэля. Он делает несколько глотков, но потом отворачивается так, будто молоко пришлось ему не по вкусу.

– Мне кажется, когда он проголодается, ему понравится.

Я глажу ребенка по щеке и даю ему свой палец. Маленький рот Самюэля крепко его сжимает.

– Мы могли бы сделать еще одну остановку через какое-то время.

– Да. Еще одну, тогда мы все сможем перекусить.

Жан-Люк снова кладет ребенка в перевязку. На этот раз Самюэль не такой сговорчивый: он извивается и стонет, пока Жан-Люк завязывает узел вокруг него.

– Ну же, малыш, – уговаривает Жан-Люк. – Впереди у нас длинный путь.

Я пытаюсь засунуть ноги обратно в жесткие кожаные туфли, пока Жан-Люк прячет грязный подгузник под камень.

Пока мы пробираемся дальше, стоны Самюэля превращаются в плач. Я и сама хочу заплакать – каждый шаг заставляет меня морщиться от боли. На меня накатывает паника, когда я пытаюсь осмыслить масштабы совершенного мной поступка. «Импульсивная» – слово, которым папа всегда характеризовал мой характер и был прав. Такая и есть. Но еще я храбрая. Глубоко внутри я знаю, что мы делаем правильную вещь. Вместе с Жан-Люком мы спасем этого ребенка, и это самое главное.

Как я жалею, что надела эти чертовы туфли.

– Жан-Люк, давай остановимся и приведем все в порядок.

Его глаза округляются от удивления.

– Мы в пути только несколько минут, Самюэль успокоится, когда мы продолжим идти.

Кивнув, я проглатываю подступающие к горлу слезы и наклоняюсь, чтобы снять туфли.

– Шарлотта, что ты делаешь?

Он останавливается, ребенок плачет еще сильнее.

– Буду идти в носках. Продолжай идти.

Земля на ощупь мягкая и пружинистая, я чувствую облегчение, когда туфли перестают впиваться мне в кожу. Только какой-нибудь камешек или палка время от времени впиваются в мои мягкие ступни. Плач ребенка постепенно стихает, он засыпает. Какое-то время мы идем в мирной тишине, и мое настроение начинает улучшаться. Все будет в порядке, думаю я, хотя есть пару вещей, в которых я не уверена.

– Жан-Люк, мы должны называть его Самюэль или Серж?

– Что?

– Самюэль действительно звучит по-еврейски.

Даже просто произносить вслух слово «еврейский» кажется преступлением, и я виновато смотрю на него. Он медлит с ответом и смотрит на меня.

– Но это имя дала ему его мать. Мы не можем использовать его сейчас, но как только мы выберемся из Франции, сможем.

– Оно мне нравится.

– И мне. Хорошее, основательное имя. Как твои ноги?

– Без туфель им намного лучше.

– Мы найдем тебе какую-нибудь обувь, когда перейдем через Пиренеи.

Он берет меня за руку, подносит ее к губам и мягко целует.

– Я так рад, что ты со мной, Шарлотта. Никогда не забуду эти дни с тобой. Ты такая храбрая, ты даже не осознаешь этого.

– Ну, это ведь не совсем храбрость, да? Я просто не очень хорошо умею оценивать риски.

Я улыбаюсь, показывая, что говорю это в шутку, хотя глубоко внутри задумываюсь: а не правда ли это?

– Да, ты немного взвинчена. Я замечаю это каждый раз, когда хрустит какая-нибудь ветка под ногами. Ты подпрыгиваешь.

– Неправда!

– Правда! – смеётся он. – Но это доказывает, что ты храбрая. Тебе страшно, но ты продолжаешь идти вперед.

Я улыбаюсь и с радостью позволяю ему остаться при своем мнении.

Спустя пару часов мы находим укромное местечко под большим дубом. Самюэль начинает стонать, он явно голоден. Я беру его на руки и наклоняю бутылочку, поднося ее ко рту. Он начинает пить, но затем отталкивает ее и громко плачет, хотя его рот заполнен молоком.

– Оно ему не нравится.

– Дай мне попробовать.

Жан-Люк вытягивает руки, и я неохотно передаю ему малыша. Плач становится громче, но, прежде чем дать ему бутылочку, он качает Самюэля на руках, целует его. Кажется, это его успокаивает. Я завороженно смотрю, как Жан-Люк выдавливает капельки молока на палец, прежде чем дать ему бутылочку, и аккуратно вводит соску в его открытый рот. Откуда он знает, как это делать?

– У тебя есть братья или сестры? Кажется, ты умеешь кормить детей.

– Нет, – улыбается он. – Наверное, это инстинкты.

Я чувствую укол ревности и тревоги внутри себя. Мне никогда прежде не приходилось держать ребенка в руках. И дело не в том, что мне это было не интересно, просто я не знала людей с маленькими детьми. Была только Мишлен Дешам с верхних этажей, но я всегда видела ее детей только издалека.

Когда Самюэль допивает все содержимое бутылочки, Жан-Люк кладет его на плечо и поглаживает его спину. Вдруг громкая отрыжка заставляет меня подпрыгнуть на месте. Мы оба смеемся.