Пока плывут облака

С этим было все просто. Маруся – бабушка, Костя – папа.

А вот это требовало пояснений: «Встреча Маруси с органами прошла в дружеской обстановке. Могу себе только представить, как выводили из себя капитана ее честные, лучистые глаза, когда она твердила: «Конечно, конечно, товарищ капитан! Как же за столом да без огурчиков. Я же сама их летом на юге солила, да сюда везла. Праздник-то какой: годовщина революции, это же понимать надо! И помидорчики, а как же… Все хвалили… Ой, товарищ капитан, дорогой, я и с собой помидорчики да огурчики принесла – вы только попробуйте. Сами увидите, не зря их хвалили. Пели? Да как же, конечно, пели. Хорошие песни пели, ей богу. Про помидорчики? Нет, про помидорчики не пели. Да что про них петь? Их есть надо. Закусывать. Закусывать, товарищ капитан, обязательно надо. А то бог знает, что померещиться может. Других спросите? Конечно, товарищ капитан, спрашивайте, вам все подтвердят: с моими помидорчиками да огурчиками ничто не сравнится. Я же в них не только укроп, душу вкладываю. А песни – про «Трех танкистов» пели, «Катюшу» … Другие тоже не подкачали».

Сестры пристали к отцу с требованием пояснений.

– Да что рассказывать-то? Папа на Колыму вольнонаемным поехал, ну и мы с мамой за ним. К родителям многие тянулись. Когда уж совсем невмоготу становилось, собирались в бараке, пили. Один пьешь – пьянка, а вместе – вроде и праздник. Однажды настолько разошлись – про стукача за столом забыли. Папа рассказывал: его специально приглашали да спаивали, чтобы вроде «под надзором» были… Он-то пьянь-пьянью был, а тут вдруг возьми и вспомни: вроде кто-то крамольные частушки пел… Пронесло. А могли бы и загреметь все.

– Что за частушки, пап?

– Вы, наверное, про такие и не слышали, а я пацаном был, но на всю жизнь запомнил.

Папа усмехнулся и спел фальцетиком:

– Ой, огурчики-помидорчики,

Сталин Кирова убил в коридорчике!

В год, когда Изольда заканчивала школу, папа умер. Он очень хотел, чтобы Изольда стала физиком. Тогда это было модно: физики-лирики… И Изольда поехала поступать в МГУ.

Принцесса пишет письма

Надо признать: и принцессы иногда забывают о своем монархическом происхождении. Особенно когда в огромной, возвышающейся амфитеатром аудитории холодно, за окном – третий день идет дождь, на завтрак – словно в сказке, лишь маковое зернышко, а скатерть-самобранка возомнила себя ковром-самолетом и скрылась в неизвестном направлении. Да еще и формулы на доске едва различимы.

«Знала же, надо садиться на первый ряд, и к окулисту давно пора сходить, выписать рецепт на очки – все как-то не складывается», – Изольда вздохнула, вырвала листок из тетрадки для конспектов и начала писать.

«… октября.

Здравствуй, Лялька. Как вы там, с мамой? У меня все замечательно. Вчера сон приснился. Иду по улице, а навстречу – Александр Сергеевич. Надо сказать, так себе мужичонка: невысокий, страшненький, волосы во все стороны торчат. Я-то его только по сюртуку да плащу, что на памятнике на Пушкинской (москвичи говорят: «Пушка») и признала. Руки развел радостно и ко мне:

– А теперь, душа-девица, на тебе хочу жениться!

Я ему вежливо так:

– Что вы, Александр Сергеевич, во-первых, это Чуковский написал, во-вторых, вы женаты уже…

Он смутился, а я проснулась.

В этой холодной, сырой Москве столько правил, которые надо соблюдать, что позавидуешь мухе, всего лишь запутавшейся в паутине. А у нас над морем чайки летают. Летают ведь, кричат?

Ты приезжай на каникулах, Лялька. Свожу тебя в цирк на Цветном бульваре. А еще посмеемся вместе. Мне иногда кажется: москвичи не умеют смеяться «просто так», не над кем-то…»

Принцесса подумала немножко и старательно замазала фразу про муху, попытавшись изобразить на этом месте кусочек моря. Получилась длинная фиолетовая клякса, но, быть может, Лялька, если очень присмотрится, все-таки поймет, что это волны?

Лялька все понимала. В свои одиннадцать – она присматривала за мамой, а не мама, погруженная в тревоги и волнения о дочерях, за ней.

Сон Изольды они обсудили вместе.

– Не к добру это, – вздохнула мама. – Боюсь, выскочит наша Иза замуж, а ведь ей еще учиться да учиться.

– За Пушкина, что ли? – фыркнула Лялька.

– Да лишь бы не за старичка-паучка, – мама еще раз вздохнула, а Лялька решила, что больше показывать маме письма сестры не станет.

И правда, следующие письма показались младшей не слишком оптимистичными.

«… ноября.

Привет, Лялька. Спасибо, что пишешь. Да нет, я не грущу. Немного скучаю без вас с мамой, но, в целом все нормально. Отдала перекрасить в химчистку плащ. Представляешь, только зашла в буфет, держу в руках плащ, как наскакивает стиляга в коротких брюках и опрокидывает на меня полный стакан томатного сока. Высказала ему все, что думала, в выражениях не стеснялась, а он так задумчиво:

– Какой у вас красивый голос.

Посмотрела – у него очки с толстенными линзами и, наверное, жуткими диоптриями. Стыдно стало: может, и правда не заметил. Да что с того… Мой бывший белый плащ – словно мантия Кровавой Мэри.

Зато теперь будет черный, как ее душа…