Пока плывут облака

Дежурная медсестра смотрит так отрешенно, что Изольда теряется. Время посещения больных уже почти закончилось, но раньше никак не получалось: на последних двух парах – практические занятия. А сегодня наконец станет известен результат операции.

– Вас просил зайти главврач отделения.

– Да-да, я сейчас, только загляну на секундочку в палату.

– Виктор Владимирович просил, чтобы вы сначала прошли к нему. Он ждет, не уходит домой.

В кабинете главврача холодно. Не потому, что из распахнутой форточки веет февральским морозом. До дрожи холодно от слов, которые Изольда никак не может понять, принять, уложить в голове…

– Операция не принесла желаемого результата. Более того… изменения, которые произошли – необратимы… Игорь Святославович просил: не надо приходить к нему. Он не хочет, не считает возможным продолжение ваших отношений. Сожалею, но я обещал передать его слова; это все, что я могу сейчас для него сделать… Простите, я закурю.

Главврач отворачивается к окну, тонкими нервными пальцами разминает сигарету, почти высовывается с ней в форточку, лишь бы не смотреть на эту несчастную девчонку, которая никак не поймет, о чем он пытается ей сказать. Сколько раз приходилось говорить пациентам и близким их эти слова, наизусть выучил проклятую обтекаемую форму, а каждый раз от собственного бессилия хочется скрипеть зубами… Тем более, когда речь идет о сыне брата.

Какая странная тишина. Даже слышно, как ползут по циферблату стрелки больших настенных часов… Девочка… Лишь бы в обморок не упала…

Когда он обернулся, кабинет был пуст. Девчушка как-то очень неслышно бежала по коридору, явно в сторону палаты. Черт… надо догнать. Хватит с Игоря испытаний. Тишину (или ему только казалось, что была тишина?) прервал настырный звонок телефона. Безошибочно определил: межгород… Господи, что за день такой: нарасхват, всем нужен…

***

Дверь в палату распахнулась со стуком: слишком резко Изольда рванула ее на себя. Игорь сидел на кровати, опираясь спиной на подложенную к изголовью подушку. Лицо – серое, как наволочка, рука вытянута вперед, словно собирается остановить, не дать подойти…

– Ты разговаривала с Виктором Владимировичем?

– Да.

– Тогда почему ты не послушала его, Иза? Я же просил, – голос бесцветный, усталый.

Сердце Изольды сжалось. До этой минуты она и не догадывалась, что оно может болеть так сильно. Вздохом вырвалось:

– Потому, что люблю тебя.

– Это пройдет, Иза. Все рано или поздно проходит, – Игорь вымученно улыбнулся, – кроме того, что уже не возвращается.

– Откуда ты знаешь, что пройдет, а что нет? – голос зазвенел от обиды и боли. – Думаешь, ты такой умный, да? Старше – поэтому все знаешь? Ничего ты не знаешь.

Изольда побледнела, двумя руками взяла ладонь Игоря, прижала к груди:

– Слышишь? Слушай, это ведь ты можешь. У нас с тобой сын будет. И его прогонишь? Как он без отца?

– Иза…

Игорь забрал руку, попытался сесть по-другому, чтобы дотянуться до волос девушки.

– Ну, что ты меня пугаешь? Ты, может быть, не знаешь: от поцелуев детей не бывает. Они от другого появляются.

Изольда потянулась к Игорю, нагнулась, чтобы ему удобнее было гладить ее волосы, но продолжила не менее сердито:

– Не знаю, как в ваших столицах, а в нашем поселке мне во втором классе объяснили от чего дети бывают. На словах, – уточнила она, заметив, как Игорь напрягся, – и то, от чего они появляются, у нас обязательно будет.

Изольда погладила небритую щеку Игоря, прикоснулась к губам.

– Замерзла? У тебя рука совсем холодная.

– Нет, это я так сержусь на тебя. У меня, когда сержусь, всегда руки холодные.

– А я и не знал…

– Ничего, теперь узнаешь.

Освещение в палате – лишь уличный фонарь за окном, да свет из коридора через незакрытую Изольдой дверь. Но вдруг и этот источник света пропадает. Почти весь дверной проем перекрывает могучая фигура главврача:

– Игорь, прости, я должен сказать тебе, – Виктор Владимирович тяжело вздыхает, оттягивая момент, когда надо будет произнести непоправимое, – беда действительно редко ходит одна…

Он даже не может понять, что собственно, случилось, замечая лишь серый клубок, который мгновенно повис у него на руке и, упираясь, изо всех сил пытается вытолкнуть в коридор.

– Что еще случилось? Ну, что? – этой девчонке-пигалице удалось-таки заставить его выйти из комнаты, и теперь она шипит, сузив глазищи, словно рассерженная змея.

Опытный, достаточно долго поживший и многое повидавший профессор сам толком не знает, почему разговаривает с девочкой, которую Игорь не хотел видеть, но у нее в голосе такая отчаянность и такая убежденность в собственном праве знать, что смолчать не получается:

– Позвонил отец Игоря. Умерла Ксения Андреевна – у нее было больное сердце.

Девчонка наконец отпустила его руку. На секунду опустила глаза, и тут же опять уставилась своими огромными серыми льдинами:

– Но ведь Игорь может ехать? – так, словно это единственное важное.

– Как? Сам? Понимаешь, девочка, ему надо привыкнуть к своему новому положению. Плохо видеть и не видеть совсем – далеко не одно и то же.

– Мы полетим вместе.

Она опять умоляюще вцепилась в его руку: