— Позволь мне задать тебе такой вопрос: как ты себя ощущаешь в новом теле (пауза), столь непохожем на то, каким оно было в 1979 году?
Глория большой мастер по выжиманию слезы, и сейчас она чувствует себя неуютно, не наблюдая на лице собеседницы соленых ручьев. Молчание Карен, пораженной столь бесцеремонным вопросом, журналистка принимает за сдерживаемый из последних сил взрыв эмоций.
— Тебе не жалко твоего тела?
— Глория, я вполне довольна своим телом. День ото дня я набираюсь сил. Многие люди оказываются в куда более тяжелом состоянии… А то, что со мной, — вытерпеть можно.
Интервью явно идет не так, как запланировано. Карен понимает, что Глории нужна сильная, решительная девушка, «вырвавшаяся-из-ледяных-объятий-смерти», к тому же — готовая бесконечно петь хвалы миру, в который она вернулась. А она, похоже, вовсе не торопится визжать от радости и не выглядит завороженной чудесами современности. И она совсем не настроена пускать слезу перед камерой.
— Какие перемены в мире кажутся тебе наиболее значительными? Лично тебя — что потрясло больше всего?
Карен сидит на фоне мерцающей огоньками гирлянды новогодней елки. В комнате — они с Глорией, оператор с осветителями, Пэм, как дежурный гример, и Ричард — для моральной поддержки. Остальных попросили выйти, чтобы присутствие зрителей не воздействовало на ответы Карен.
Карен говорит:
— Глория, знаете, меня просто поразило, насколько уверены в себе все те, с кем мне довелось встретиться после выздоровления. Все излучают радостную самоуверенность, даже когда просто покупают жевательную резинку или выгуливают собаку.
— И тебе это нравится?
— Дело не в этом. Стоит задать такому уверенному в себе человеку пару серьезных вопросов, и выясняется, что он абсолютно ничего не понимает в происходящем вокруг него, а вся его небрежная уверенность — всего лишь маска.
— Какие же вопросы ставят в тупик твоих собеседников?
— Например, какой будет жизнь лет, скажем, через десять? Стремитесь ли вы к тому, чтобы ваша сегодняшняя жизнь обрела смысл? Пугает ли вас неизбежная старость?
— Ну да… Мы ведь — цивилизация, которая зиждется на поисках смысла.
Глории явно не по нраву такое направление разговора. Она перестраивает выражение своего лица. Внезапно на нем вспыхивает улыбка.
— Карен, у тебя есть дочь. Меган. (Заговорщицкий взгляд.) Хотелось бы спросить, каково это — проснуться в один прекрасный день и обнаружить, что у тебя есть ребенок, к тому же — семнадцати лет от роду?
— Каково это? Да просто здорово. Ну, и удивилась я, естественно, тоже порядком. Нет, представьте сами: просыпаетесь вы поутру, и к вам подходит уже взрослая девушка, которая вдруг заявляет: «Здравствуй, мамочка». В каком-то смысле я воспринимаю ее как сестру. Иногда я спрашиваю себя: окажись я снова школьницей, подружились бы мы с ней или нет?
— И?…
— Похоже, что вряд ли. Она слишком самостоятельна. Ее невозможно представить себе в общей толпе. Меган была бы для меня какой-то особенной, необыкновенной, я ждала бы малейшей возможности поговорить с ней, понять, о чем она думает.
— А отец Меган? Вы с ним по-прежнему встречаетесь?
— Ну конечно. И больше того — мы помолвлены!
Карен улыбается Ричарду через плечо Глории; та отрабатывает подобающую случаю улыбку, а затем командует:
— Стоп! Снято.
Глория отцепляет с лацкана микрофон и пулей вылетает на крыльцо, где заранее ежатся от страха ее подчиненные.