Пока подружка в коме

Скучаю я по земной жизни. Там мне, например, нравилось, как мама готовит запеченную свинину. Я любил проснуться рано-рано, на рассвете, и пробежаться по округе в одном белье, зная, что все остальные еще спят. Было дело, летом семьдесят восьмого я как-то устроил себе пробежку нагишом. Если кто меня и видел, то по крайней мере полицию вызывать не стали. Пожалуй, эти одинокие пробежки по Рэббит-лейн остались у меня в памяти наиболее сильными телесными воспоминаниями, ярче даже, чем секс, – воздух, солнце и ощущение земли под ногами. Еще что? Сова еще была – жила на дереве сразу за нашим домом. Гнездо или там дупло было у нее прямо перед моим окном. Каждый вечер на закате она вылезала на ветку и хлопала для разминки крыльями – смешные такие, как уши у афганской борзой. Обычно она улетала вниз по склону в сторону дома Карен, ловила там мышей. Я еще смотрел, как миссис Мак-Нил подкармливала ее, оставляя мясные обрезки, – она меня, кстати, не видела. Зато она подсмотрела, когда я как-то раз косил траву на лужайке. Мне приспичило по нужде, и я, спустив красные спортивные штаны, помочился прямо на изгородь. А эта старая ведьма все видела!

О чем я жалею? Да ни о чем. Я не настолько долго прожил, чтобы говорить о каких-то серьезных ошибках. Зато и воспоминаний о взрослой жизни нет. Другое дело, доживи я до возраста моих друзей, у меня наверняка сейчас проблем было бы выше крыши, как у них.

Я слежу за ребятами уже с год или чуть больше – с тех пор, как Карен очнулась. Карен, конечно, не помнит, но большую часть времени, что она пролежала в коме, мы провели вместе. Она получила полагающуюся ей долю «дополнительных» знаний точно так же, как и я, – лоскутами, обрывками, которые до поры до времени кажутся просто бессмыслицей.

Условия моего с ними общения установлены очень строгие. Приходится быть кратким, особо не наговоришься. На каждую встречу мне выделяется «X» времени, и за этот промежуток я должен достичь определенного результата.

Результат – слово, которое больше подходит какому-нибудь старшему смены в «Макдоналдсе», который воспитывает своих подчиненных. Но, сами понимаете, жизнь – она ведь такая и есть. Мы все время добиваемся каких-то результатов. Каждую секунду мы пересекаем очередной финиш, забиваем очередной гол под рев трибун, приветствующих наше очередное достижение. Перешел улицу, почистил яблоко, поздоровался с девушкой «Мисс Январь» этого города – всякий раз мы будто рвем финишную ленточку на олимпийском стадионе под гром аплодисментов. Вселенная хочет, чтобы мы побеждали. Она делает так, что, даже проигрывая, мы побеждаем. Эх, жаль, что я не могу всю жизнь бежать себе нагишом по улицам рано утром, на рассвете!

Впрочем, чего это я? Разговорился. Мне ведь к Лайнусу пора. Вон он куда забрался – на самую высокую точку в окрестностях, откуда видно далеко вокруг: граница с Соединенными Штатами, Олимпийский полуостров. Небо чистое, прозрачное, как линза. На востоке, милях в ста, возвышается Маунт Бейкер – Фудзияма американского континента, прочная как свинец, белая как свет.

Лайнус думает обо мне и одновременно о времени – о смерти, бесконечности, о том, что есть выживание и жизнь, о том, что такое время. В общем, вернулся к тем же вопросам, на которые уже искал ответы в юности. Он вообще был единственным из нас, кому приходило в голову задавать себе вопросы более серьезные, чем «где мы собирались сегодня посидеть?». Я всегда с уважением относился ко всему, что он говорил.

Он сидит на еще теплом капоте машины, припаркованной на той самой площадке, где год назад они снимали кино. Фургоны и трейлеры так и стоят на улице. Перед ним раскинулся безмолвный неподвижный город, изуродованный ожогами, ссадинами и лишаями.

И вот посреди всей этой тишины слышится нарастающий шум, и вдруг: ба-бах! – в памяти Лайнуса мелькает: пьяный отец грохнул кулаком по столу. Земля гудит, на востоке видно, как Маунт Бейкер выбрасывает из своего жерла струю лавы, которая, клубясь, превращается в подобие атомного гриба над Нагасаки. Вскоре ударная волна проносится по окрестностям. Лайнуса валит на землю. В окнах ближайших домов лопаются стекла.

– Ни хрена себе!

Зрелище величественное, роскошное и печальное. Печальное потому, что столь немногим дано созерцать его и сохранить о нем память. Лайнус даже не мог бы сказать наверняка, является ли это извержение новостью. «Новостей» больше как таковых не существует. Маунт Бейкер с таким же успехом мог извергаться где-нибудь на Юпитере. Тут-то я и появляюсь.

– Лайнус, привет.

– Джаред! Здорово, что пришел. Смотри, что творится! Блин, понимаю, конечно, что фигню говорю, но хоть с кем-то поделиться надо. Красиво ведь.

– Согласен. Красиво так, что даже жуть берет.

Маунт Бейкер прекращает извергать лаву, но из жерла по-прежнему поднимается столб дыма и пара. Этот столб ветер рвет на облака, которые не торопясь уносит на восток – в сторону Альберты, в Айдахо, Монтану, к обеим Дакотам. Лайнус разрывается между созерцанием этого зрелища и желанием пообщаться со мной.