Пока смерть не соединит нас

— Ну же, не скромничайте, Мансони! — усмехнулся мэр. — Ведь это ты столкнул его в пропасть… Заметь, мы все понимаем, почему ты ликвидировал этого гаденыша! Он обнимался с твой женой… Мы все выступим свидетелями, обещаю тебе! Единственно, чего мы не понимаем, так это почему ты не убрал его раньше! Впрочем, тебе, наверное, нравилось ходить в рогоносцах, а?

Жюльен не нашел в себе сил ответить; петля все туже затягивалась вокруг его шеи, медленно перекрывая дыхание. Ловушка, в которую он сам себя загнал несколько лет назад. Сейчас же он понимал, до какой степени он омерзителен, как похож на тех, кто окружал его в этот предрассветный час, и занимавшийся день показался ему концом света.

— Подними ружье, — повторил Андре. — Иначе, клянусь тебе, ты пожалеешь о том, что проделывал последние пять лет. Ты даже представить себе не можешь, какую цену тебе придется заплатить…

Голос мэра острым сверлом буравил мозг Жюльена.

— Подними это чертово ружье, — еще раз приказал Лавесьер. — Говорю в последний раз.

Жюльен подчинился. Охваченный страхом и отвращением.

Отвращением к этим людям, частью которых стал он сам.

Он хотел бы никогда не появляться в этой долине. Или даже вообще не родиться на свет. Чтобы не переживать этот чудовищный момент.

На протяжении нескольких лет страх ни на миг не покидал его. Страх и чувство вины.

Почему?

Почему он не сообщил об убийстве? Еще хуже: почему решил извлечь из него выгоду? Почему он, совершенно добровольно, привел в действие тиски, постепенно сжимавшие его шею… В то майское утро, когда он увидел, как братья Лавесьер, Порталь и юнцы запихивают в багажник труп, он сначала решил предупредить жандармов. Тогда он не знал, что это труп Лоры, а когда узнал, было уже поздно.

Но Лора или кто-нибудь другой, разве это что-то меняет?

В то время он делал фильм о парке и снял эту сцену на видеокамеру. Однако, подойдя к казарме, он засомневался. И никуда не пошел.

И никому ничего не сказал. Он до сих пор не понимал, в чем причина его молчаливого сообщничества.

Часто, глядя в зеркало, он убеждал себя, что негуманно сажать этих юнцов в тюрьму, они же совсем еще мальчишки, тем более что, возможно, речь идет всего лишь о несчастном случае.

Но сегодня утром с лицемерными оправданиями покончено.

Вместо того чтобы отправить клан Лавесьеров за решетку, он предпочел молчать и выкачивать из них деньги.

Чтобы Гислен осталась с ним, не пыталась с ним расстаться.

Чтобы он мог наконец осуществить свои мечты. Ценой вечного кошмара.

Другие причины лучше не называть, потому что он, Жюльен Мансони, подонок до мозга костей. Подонок и трус. В мертвенном свете этой зари другого объяснения он не видел.

— А твой сын, Вертоли? Почему он не пришел помочь нам?

— Не втягивай в дерьмо Николя! — огрызнулся аджюдан.

— Да он сидит в нем по уши! — напомнил молодой Лавесьер. — Если я сяду, я утащу его за собой…

— Заткнись! — перебил его отец. — В любом случае он нам здесь ни к чему. Нам слабаки не нужны!

Вертоли не ответил. Да и к чему? Ему казалось, что происходящее вокруг — это всего лишь вымысел, кадры из плохого фильма, который ему приходится смотреть своими утомленными глазами, ибо остановить фильм он не может.

Подобно генералу, объясняющему план сражения, Андре стал излагать план облавы:

— Итак, у них только два пути: забраться в ущелье или пройти через Лоржеас и спуститься в Ондр…

— Они могут пройти ве́рхом, — напомнил Гинтоли, указывая на высившуюся за ними скалу.

— Невозможно, — возразил мэр. — Проводник еще смог бы, но не девчонка… Слишком сложно. Нет, они спустятся здесь или через Лоржеас, другого пути нет.

— Они, может, уже в Ондре, — подал голос Эрве.

— Нет, прошло слишком мало времени, — уверенно ответил Андре. — Напомню тебе, проводник искалечен… У них даже фонарика нет! Они наверняка где-нибудь притаились, дожидаясь рассвета… Так что делаем как на охоте: делимся на две команды. Одна обшаривает ущелья, другая движется в сторону Ондра. В каждой группе по собаке и рации.

Он быстро распределил обязанности, и никто не посмел его ослушаться.

Каждый из присутствующих чувствовал свою вину. Он или убивал, или промолчал.

Тайну, эксгумированную по ошибке, следовало во что бы то ни стало загнать обратно в гроб.

Мужчины, вышедшие на охоту, не знали жалости. Но уходили от ответа на вопрос, терзавший их мозг, ответа на главный вопрос: стоит ли моя свобода жизни двух невинных?

Ответ напрашивался сам. Поздно отступать, поздно каяться.

К тому же в глубине души каждый надеялся, что именно ему не придется пачкать руки.

Не я буду нажимать на курок. Кто-нибудь другой. А я закрою глаза, как всегда их закрывал. Отвернусь и буду смотреть в другую сторону.

В подлости есть что-то завораживающее. Возможно, потому, что она, в отличие от мужества, не имеет границ.

Андре Лавесьер давно это понял.

* * *