Она с другими девушками работала в хостеле, в чайной в Илингтоне, в кафе-ресторане «Ангел», такое славное название. Увидела объявление, когда опустилась на колени на кухне фермы, чтобы набить газетой промокшие ботинки. «Кафе-ресторан «Ангел» в Лондоне приглашает работников. Предоставляется жилье, почасовая ставка и пансион. Обращаться письмом». Она прочитала заметку вслух матери. «Послушай, мама. Кафе-ресторан «Ангел». Как будто, – сказала она, – небесные создания спустятся с высоты на чашку чая». Мать ничего не ответила, просто захлопнула со щелчком дверцу печи и вытерла руки о фартук. Она не хотела, чтобы Гретта уезжала. Но Гретта уехала, сказав матери, что ее не будет всего пару месяцев, пока не подкопит немножко, только до Рождества, только до Пасхи или, может, до лета. Но потом, как-то в свободный вечер она пошла с одной из коллег в кино, и мужчина, стоявший перед ними в очереди, обернулся, приподнял шляпу и спросил, не ирландский ли у нее акцент? А она спросила: а вам-то что? Он сказал, что его мать из Ирландии, что он там родился, но переехал в Англию еще мальчишкой, поменял имя с Ронана на Роберта, чтобы вписаться, и она сказала: ну надо же.
Он работал в банке кассиром, так он ей сказал, когда они увиделись во второй раз, у него всегда получалось с цифрами. Он пришел в кафе «Ангел» и ждал, пока у нее закончится смена, осушая одну чашку чая за другой и глядя, как она вьется между столиками с высоко поднятым подносом.
Он только что вернулся с войны. Он был старше других, с кем она гуляла, хорош той темной ирландской красотой, которой она всегда восхищалась, и расчесывал волосы на пробор. Он был серьезным, не то что мальчики, с которыми она раньше встречалась, которые вечно орали, веселились и разыгрывали всех вокруг. Ей нравилось, как не сразу появляется на его лице улыбка и как долго не гаснет.
Он повел ее на Илингтонский луг, где они какое-то время сидели под деревом, а потом пошли к каналу. Казалось, он знал, что она легко выдержит такую долгую прогулку, и ему это нравилось. Она спросила, где он воевал – в те дни это было обычным началом беседы, – но вместо оживленных рассказов о Франции он уставился в землю и вообще ничего не ответил. Ей пришлось заполнять паузу, рассказывая ему о ферме, о братьях и сестрах, о том, чем они теперь занимаются, разбросанные по всему миру. Он внимательно слушал и к концу вечера мог перечислить имена и вторые имена всех шести ее братьев и сестер в порядке рождения. Это его фокус для вечеринок, посмеялся он. Потом проводил ее обратно в хостел, за все время даже пальцем к ней не притронувшись. Она была уверена, что он рискнет возле канала, и была к этому готова, отпор она к тому времени отрепетировала многократно, но он даже не попытался, просто придержал ее за поясницу, когда они шли по ступенькам к улице.
На следующий день он снова пришел, потом опять. Казалось, он принял решение, что она для него то, что нужно, а ей нравилась его уверенность в этом, его убежденность. Военное прошлое всплыло еще лишь однажды за все время их брака. Они шли по Роузбериавеню, держась за руки, и тут им попался продавец газет, и Гретта остановилась купить одну, потому что любила знать, что происходит в мире. Роберт взял газету, полез в карман за мелочью и вдруг замер. Гретта взглянула на него – он смотрел на страницы, которые держал в руке. Она увидела, как жутко оцепенело его лицо. Заметила двоих мужчин в форме британской пехоты, проходивших мимо, ничего не заметивших, куривших и болтавших по пути. Полезла в сумочку, чтобы заплатить продавцу газет; взяла Роберта под руку; повела его в ближайшее кафе, где заказала чашку чая и высвободила газету из его хватки. Она знала, что говорить сейчас не нужно, не стоит заполнять тишину историями, поэтому ждала, размешивая сахар в его чае и положив ладонь поверх его руки, и через какое-то время слова к нему пришли, и он поведал ей такое, чего, как он признался, никому раньше не рассказывал. О том, как они ждали в разрушенных доках Дюнкерка, как над ними летали немецкие самолеты, сбрасывали листовки, где говорилось, что они обречены, окружены и, считай, убиты. Что он был на последнем корабле, который оттуда ушел – на самом последнем, – и, пока не почувствовал, что его вытащили из моря на мокрую палубу, думал, что не судьба, что останется там, покинутый всеми, на мели и ему придется самому искать дорогу домой. Гретта сидела и слушала, и когда он сказал, что больше никогда не хочет об этом говорить, ответила: конечно, никто нас не заставляет.
«Джентльмен», – называли его другие девушки. «Вон идет Греттин джентльмен», – нараспев тянули они за прилавком Лайонса, когда видели, как он входит в двери в безупречном черном пальто, в начищенных ботинках, с букетом цветов в руке. Когда он сделал ей предложение на втором этаже автобуса, шедшего по Пентонвилл-роуд, ей пришлось ухватиться за его руку, закрыть глаза и ничего не отвечать, потому что она не хотела, чтобы это мгновение кончилось и навсегда ушло.