Пока цветет сирень

Дома я не стала ничего никому говорить. Знала, что мама меня не пустит, сестры будут стращать, а младший брат Саша будет за мной гоняться и дразнить: «Нюрка – артистка! Нюрка – артистка! Из погорелого театра! Ха-ха!» Он так часто меня дразнил, я за это его лупила полотенцем. Но он все равно за свое – ещё больше дразнился. К вечеру, я рискнула рассказать о своем происшествии отцу. Он всегда меня поддерживал, любил слушать, как я пою. И мы с ним договорились держать тайну ото всех остальных. Я подготовила песню, которую папа со мной разучил, когда мне было ещё 7 лет – «Реве та стогне Днiпр широкий». Папа часто плакал под эту музыку. Он очень тосковал по Харькову, откуда вынужден был уехать вместе с мамой и маленькой Катей. Говорил: «Война тогда шла, 18-й год, голод. Мы и уехали» и больше особо не ничего. А я и не спрашивала, будто понимала, что лишние вопросы приведут к чему-то плохому.

На следующий день, я уже шла по дороге к загадочному дому номер 11. Заплела волосы в две косы, надела платье Маши – она меня постарше на два года, ей уж 16-й год шёл, а мне хотелось выглядеть солидно. Подойдя к дому, заметила висящую над порогом подкову. Такие подковы многие вешали у себя в сенях. Мне было волнительно заходить, но я осторожно постучала в дверь.

Открыла молодая женщина, лет 30. Она была хорошо, даже богато, одета. Как городские одеваются. Заулыбалась и спросила:

– Вы прослушаться пришли?

– Да!

– Проходите пожалуйста, садитесь.

Я зашла в темную по сравнению с ярким светом на улице комнату и села на высокий стул. В комнате сидел вчерашний незнакомец и ещё какой-то мужчина средних лет. Незнакомец обрадовался мне:

– А вот и амазонка на корове! – радостно сообщил он всем.

Я смутилась, мне было не смешно.

Спросил:

– Ну, и как вас зовут?

Сидящие в комнате ждали от меня ответа.

– Аня. Аня Соловейко.

Другой мужчина потер руки и спросил:

– Что петь будешь, Аня Соловейко?

Я ответила:

– Песню. Народную.

Мужчина как-то странно на меня посмотрел, будто с недоверием, затем сказал

– Ну, пой народную, Аня.

И я запела. В полный голос. Комната наполнилась какой-то необъяснимой энергией. Казалось, что я тогда могла зажечь собой свет. Я наполняла все пространство вокруг. Такое чувство, что стекла в окнах звенели на верхних нотах. Когда я допела, комиссия, состоявшая из двух человек, загадочно молчала. Затем, тот, что потирал руки, сказал:

– Аня, я набираю группу ребят в театрально-оперную студию. Тебе хотелось бы там учиться?

Ну, что тут ответить. Счастью моему не было предела. Конечно, я согласилась.

– Да, хочу! А куда надо прийти? – чуть не забыв от переполняющих меня эмоций, спросить время, адрес и вообще, как все будет происходить.

Иван Александрович, как представился мой будущий преподаватель по вокалу, рассказал, что занятия будут проходить в недавно построенном доме культуры, и мне надо будет прийти послезавтра, ровно в три часа.

Я ушла и совсем забыла поблагодарить того человека, который меня пригласил на прослушивание. А возвращаться было как-то неудобно. «Ну, да ладно» – подумалось мне. – «Не сегодня, так завтра» и уже уверенно побежала в сторону дома, а по дороге всё думала кто такая амазонка и почему меня так назвали.

Прибежав домой, я, запыхавшись, стала пить воду прямо из ковшика, что в ведре с водой плавал. Отца ещё не было дома, а хотелось спросить, кто живёт в доме номер 11, ведь он наверняка знает – работает сторожем в лесу. Как что не так, многие к нему из села прибегали. Наш дом неподалёку от окружной железной дороги стоит, и станция наша «Серебряный бор» называется. А отцу большую территорию для охраны выделили. Сам Серебряный бор аж в Покровское-Стрешнево уходит. Вот какой лес большой.

Отец пришёл очень поздно, а я забылась за уроками. Мама гладила старшей Кате платье, ей завтра исполнялось 20 лет. Мама причитала: «Краса девка, да жениха нет». А Катя и в самом дела была хороша собой – темно-русая коса дважды обвита вокруг головы, брови темные вразлет и большие глаза. Катя тоже была приёмной дочерью, у нее умерли родители, где и как теперь уже никто не знал. Папа только говорил: «сам дьявол пришёл на Украину», потом отворачивался и тихо плакал. Катя до 5 лет почти не разговаривала, но наши родители выходили, вырастили в любви. Теперь она отличница, поступила в институт на вечернее отделение, днем работала на заводе.

Родители мечтали, чтобы мы учились. Сами они были полуграмотными – мама вообще крестом расписывалась, а папа старался усваивать, как говорится, на лету. Где чего услышит – то и запомнит. Даже со мной стал учить немецкий язык. Так, со стороны, в селе никто и не знал, что в нашей семье кто-то неродной. Все мы друг друга любили и старались помочь, кто в чем горазд.

На следующий день наша семья готовилась поздравить Катю с днём рождения. Мама всё хотела именины отмечать, как по старинке, но папа беспокоился и говорил, что лучше не «вступать в контры». Что он тогда подразумевал, не знаю. Но частенько они с мамой тихо между собой переговаривались, чтоб дети не слышали, а мама плакала, когда в округе стали ломать церкви.