Пока ты моя

Я открываю дверь. Из спальни Клаудии и Джеймса доносятся едва уловимые запахи дезодоранта, лака для волос и духов. Смешение всех трех ароматов в сочетании со слабым запахом сна создает у меня ощущение, будто сейчас со мной в комнате кто-то есть. Занавески все еще задернуты, что, вероятно, только к лучшему — так какие-нибудь любопытные соседи напротив не смогут случайно заметить меня. Включаю свет и захожу в спальню. Осмотр вполне можно начать с этой комнаты. Несмотря на мою паранойю, не сомневаюсь, что одна дома. Я даже проверила гараж, чтобы убедиться, что машины Джеймса там действительно нет. Чтобы уйти с тем, для чего пришла, я должна выяснить об обитателях дома как можно больше. Я не осмелюсь обыскать кабинет, пока Джеймс не покинет страну. Я не могу провалить это дело. У меня лишь один-единственный шанс.

Я вхожу в примыкающую к спальне ванную. Здесь запах Клаудии ощущается даже острее, вместе с паром ее утреннего душа, все еще висящим в воздухе подобно ароматной примеси. На полу валяется полотенце, на полке над раковиной царит форменный беспорядок — она захламлена незакрытыми баночками и тюбиками с кремами и лосьонами для лица и тела. Нитка для чистки зубов свисает с полки, а зубная щетка небрежно брошена в раковину. На щетине остались крупинки зубной пасты, перемазавшие и фарфоровую поверхность. Создается ощущение, будто кто-то собирался второпях.

Я внимательно осматриваюсь. Что, интересно, я собиралась обнаружить в святая святых Клаудии и Джеймса? Мне явно нет особого смысла находиться здесь, но я не могу противиться желанию сунуть нос в чужие дела. Каждая крупица информации, которую я смогу добыть, поможет мне составить полную картину.

Я представляю Клаудию на работе, в дымке духов и в окружении нерадивых родителей, принимающей судьбоносные решения по поводу неполных семей, о которых она на самом деле почти ничего не знает, — если она, конечно, достаточно честна с собой, чтобы это признавать. А потом воображаю, как Клаудия сидит в своем офисе, задумчиво грызет ручку, навсегда меняет людские жизни. И не успевает она осознать, как уже задыхается под лавиной детской присыпки и горой грязных подгузников и глохнет от криков тысяч младенцев. Она задыхается, всасывает все это своим беременным телом. Инстинктивно хватается за живот, вздрагивая от боли, когда начинаются роды. Она падает на пол, раскинув ноги… а я — рядом, чтобы помочь ей…

— Прекрати! — бросаю я себе. Внимательно рассматриваю свое отражение в зеркале. Ну что со мной не так? Щеки ввалились, под глазами залегли темные круги. Я должна взять себя в руки. Собравшись с духом, выключаю свет в ванной.

Вернувшись в спальню, я отмечаю, что в гардеробе Клаудии все устроено более аккуратно, чем в ее захламленной ванной. Слева она развесила топы и платья, а справа — полный набор легко тянущихся юбок и брюк с широкой талией. Большинство из них — темного цвета по контрасту с солидным запасом свободных ярких блузок. Я представляю ее во всей этой одежде — всех этих изумительно подобранных и сочетающихся между собой вещах из дорогих бутиков. Вот будь я беременна (уже одна эта мысль от зависти вызывает у меня обычную для токсикоза тошноту), носила бы обтягивающие футболки коричневых и серых оттенков, чтобы они подчеркивали мой живот. Я носила бы мужской кардиган с большими глубокими карманами, набитыми бумажными носовыми платками. Там было бы много носовых платков. Я стала бы очень эмоциональной, все эти гормоны носились бы внутри, управляя мной, заставляя сначала безумно метаться и грустить, а уже в следующую минуту — в экстазе парить в небесах. Но сейчас я будто увязла в этом стабильно не беременном состоянии, так что сегодня вздорная игра гормонов — не для меня. Пока я просто к ней не чувствительна.

Я прикасаюсь к одному из платьев для беременных, и оно соскальзывает с вешалки. Я во все глаза смотрю на платье, которое теперь валяется на дне гардероба. Поднимаю его и прикладываю к себе. Клаудия выше меня. Думаю, до беременности она носила двенадцатый или четырнадцатый размер против моего нынешнего восьмого. Платье — с розово-оранжевым принтом Пуччи, и это делает меня едва заметной за этим ярким нагромождением геометрических фигур. Оно доходит мне до середины икры, тогда как Клаудии, думаю, до колена, из-за чего смотрится моднее. К тому же ее цветовой тип внешности — волны темных волос и румяное лицо — прекрасно совпадает по оттенку с этим ярким платьем. Тогда как на мне этот наряд лишь подчеркнул бы мою безликость.

Я бросаю платье на пол и топчу его ногами в носках. Рыдания подступают к горлу, словно кто-то все сильнее и сильнее сжимает мою шею руками. Ну когда же это удушье пройдет?