Пока ты спишь - враг качается. (наездник -3) Без ограничений

Трехсотпятидесятый мерседес S класса. Как раз то, что нужно. Показал вахтеру ключи. Тот, как ответственный работник, достал журнал и начал старательно записывать время взятия служебного автомобиля в личное пользование.

Времена меняются и только вахтеры со своими журналами неизменны. Впрочем ненадолго. Система всё поменяет. Я всё поменяю.

Врач хмурился.

И я понимал, что не могу приказать ему. Только просить, умоляюще смотря в глаза. Здесь в больнице он бог. Здесь он приказывает и распоряжается. Моя власть закончилась за входной дверью, над которой висела вывеска «Онкологическое отделение».

— Хорошо, — наконец произнес он. — Но недолго! Максимум два часа!

— Конечно, Виктор Иванович! Никаких проблем не будет. Привезу — увезу. На всё про всё два часа. Спасибо! Буду должен!

— Вот не надо тут этого, — он сдвинул брови. — Сейчас привезем.

Вера сияла.

Несмотря на огромные синие круги под глазами. Несмотря на сбритые волосы на голове. Несмотря на то, что ее везли в каталке.

Но она сияла.

Потому что увидела меня. Я тоже сиял и радостно, до ушей, не в силах контролировать мышцы рта, улыбался. Я увидел ее.

— Здравствуй, родной мой, — произнесла мне моя женщина. — Я так соскучилась по тебе.

— Здравствуй, — я присел перед ней на корточки. Схватил тонкую ладошку, — я тоже соскучился.

Медсестра, привезшая коляску с Верой, уступила мне место, и я повез ее на выход. Спустились на лифте вниз, вывез ее на стоянку.

Аккуратно перетащил ее легкое, похудевшее тельце в машину. Она гладила меня по щеке пока я шел до автомобиля с ней на руках. Сложил коляску и бросив ее в багажник, завел машину.

Мы приехали на старый пруд.

Рабочий день заканчивался, поэтому народу в парке было совсем немного. Только пенсионеры, вышедшие погреться в лучах заходящего солнца, да спортсмены, наматывающие круги вокруг водоема.

А теперь еще и мы. Тщательно подоткнув плед под ее ноги, схватил коляску за ручки и повез жену вдоль пруда, по тщательно подметённым дорожкам.

Солнце только затрагивало своим круглым боком высокие деревья, запуская сквозь листья яркие лучи. Легкий ветер играл ими, направляя прямо в глаза. Мы щурились и улыбались друг другу.

Толстые утки важно плавали в пруду в поисках еды, требовательно крякая, и мы, конечно же, не смогли устоять. Подвез коляску к краю воды и разломив хрустящий батон надвое, протянул половину Вере.

Она втянула носом аромат недавно испеченного хлеба.

— Ах, прямо голова закружилась. Тыщу лет не ела батон.

Она отломила кусочек и положила на язык:

— Вкуснотища! Ты же не расскажешь доктору? — она захихикала. Почему делая запретное мы так радуемся?

— Конечно нет, — я тоже забросил кусок себе в рот, хрустя корочкой. — Хочешь, мороженое тебе куплю?

— Хочу, — щурясь от веселого солнечного зайчика, что прыгал по ее лицу, сказала она. А потом погрустнела, — но, наверное, не надо. Хуже ведь будет.

— Наверное, — повторил я.

Мы молчали, крошили батон и кидали кусочки уткам. Их солидное, размеренное кряканье неожиданно успокаивало. Вот так бы вечно стоять тут и кормить их. И ничего больше не надо. Ни власти, ни богатств, ни Системы этой долбанной.

Ничего.

Только я, она, да ломоть батона, который жадно поедают сгрудившиеся вокруг нас птицы.

— Знаешь, — улыбаясь, наблюдая за трапезой уток, сказала она, — мне иногда кажется, что за все грехи, что ты совершаешь, расплачиваться приходится мне.

— Ну Вера! Ну глупости же говоришь!

— Степушка! Я глупая баба. Пусть. Не обращай внимания. Я же для того и рядом с тобой, чтобы делить радости и горести. И грехи тоже. Так что всё в порядке. Я знала на что шла.

Я повернул коляску лицом к себе. Утки недовольно крякнули, понимая, что угощения можно не ждать.

Сел на корточки. Достал из кармана капсулу.

— Возьми. Пусть у тебя будет. Вдруг передумаешь.

Вера протянула свои тонкие, полупрозрачные пальцы к пилюле. Взяла ее из моей ладони, поднесла к глазам, рассматривая на просвет.

— Я проглочу ее и всё? Всё закончится? Я выздоровею?

— Да, Верочка. Да! — я упал на колени, обхватывая ее под коленки.

— И что же там останется от меня? Если даже мыслить нужно будет правильно? А как я могу мыслить нужно, если у меня есть ты? Кто будет говорить тебе глупые вещи? Кто будет брать на себя твои грехи?

— Вера-а-а!

— Да, Степушка. Ты можешь не верить. Да и не надо тебе верить. Главное, что я верю. Твоя Вера верит. Этого достаточно. Мне достаточно. Нам достаточно.

Я улетал в Москву. Пилюля с медблоком лежала у Веры в кармане. И это успокаивало и грело меня. Как и ее поцелуй, который горячим отпечатком лежал на моих губах.

10

Глава 10.

Иван был атеистом. Он не верил ни в бога, ни в дьявола и, соответственно, ни боялся ни того ни другого.

«В мире, за всю историю человечества» — любил говорить он, — «придумано свыше трёх тысяч всяческих богов и божеств. Если ты веришь только в одного из них, то на девяносто девять процентов являешься атеистом»

Интересно, есть ли вера там, на звёздах? В кого могут верить существа, чьи возможности сравнимы с божественными?