Пока ты веришь

Школа, в которой учился Лео, считалась лучшей в Линкарре. Высочайший уровень безопасности для детей. Несколько ступеней защиты. Даже родителям, чтобы забрать ненаглядное чадо на каникулы, приходилось проходить тщательную проверку со стороны администрации. В прошлом бывали случаи, когда маленьких магов похищали, и Совет Академий обязал все специализированные учебные заведения усилить контроль…

И тем не менее мальчика в школе нет. Кто его забрал? Когда? Как дирекция это допустила? Почему не известили его, Фредерика?

Валье еще раз перечитал телеграмму, но ответов в ней не нашел.

Его доверенный не мог сообщить большего подобным образом. За ответами надо ехать в школу, но…

Чиркнул спичкой.

Пока Эдди не знает, вернее, пока они не нашли способ поставить ее в известность, время есть.

Фредерик умел правильно расставлять приоритеты. Как бы тяжело это ему порой ни давалось.

Лампа стояла на прикроватном столике. С вечера Эби ее не заметила, слишком устала и хотела спать. Теперь же рассмотрела до мелочей. Тяжелое основание – пузатая фарфоровая ваза с растрескавшейся эмалью неприятного, грязно-желтого цвета. Вместо абажура – закопченный медный цилиндр с выбитыми по нему цветами и бабочками.

– Он вращается, – сказал Джек. – Если покрутить, когда темно и свет зажжен, тени кружатся по комнате.

Он пришел на рассвете. Постучал и долго стоял под дверью, а она молчала, прижавшись ухом к створке мореного дерева, и не могла понять, действительно ли ее обрадует звук удаляющихся по коридору шагов. Но он не ушел, и она открыла.

Теперь не знала, о чем говорить.

Разве только о лампе. Грязной уродливой лампе.

Но когда темно и абажур вращается, бабочки кружатся по комнате. Красиво, наверное.

– Красиво. – Джек снова угадывал ее мысли. – У меня такой был, только с птицами. Точнее… Не у меня – у него…

Эбигейл ссутулилась, сжалась в комок. И распрямилась резко. Все равно этот разговор случился бы, рано или поздно. Отчего бы не теперь?

– Почему… так? – спросила, по-прежнему глядя лишь на лампу.

– Дориан… мэтр Дориан сделал что-то. Случайно. Он подключал его ко мне, чтобы настроить зрение. Видимо, что-то пошло не так.

– Не так, – повторила Эби. Обычно Джек это делал – повторял за нею слова, а теперь она за ним. Но это и неважно, когда не знаешь уже, кто есть кто.

– Это странно, – сказал Джек.

– Да.

– И страшно?

Сделав над собой усилие, Эби обернулась к нему. Всего на миг, и уставилась снова на лампу:

– Страшно.

Она долго думала об этом, еще после того разговора в доме мэтра Алистера, когда он назвал ее крошкой и вычерчивал на ладони буквы ее имени. Думала почти всю ночь, а под утро достала из шкафа старый саквояж, в котором Барбара принесла платья, и собрала вещи.

– Говорят… – Эби запнулась, испугавшись того, что собиралась сказать, но продолжила: – Говорят, душа умершего может вселиться в другого человека, и тот станет как одержимый… В смысле, одержимый, без «как». Это плохо. Так говорят. Потому что тот, кто прошел через смерть, уже не будет прежним, в нем не останется ничего доброго…

– А если в нем и до смерти ничего доброго не было, то еще страшнее, – закончил Джек, и по спине Эби пробежал холодок от узнаваемого насмешливого тона. – Тебе не нужно бояться. Во мне нет его души. И началось это, когда он был еще жив. Я же объяснил тебе: это мэтр Дориан. Он подключил его к моему сознанию, когда настраивал зрение. Теперь у меня его глаза и память. Но не душа.

Глаза. Эби глянула на него через плечо, будто и впрямь надеялась увидеть те глаза, янтарно-карие, болезненные, с тоненькими розовыми прожилками лопнувших сосудов… Наткнулась взглядом на блестящие зеленые стекляшки и отвернулась опять.

– Откуда ты знаешь, что не душа?

– Потому что я – не настоящий человек, – убежденно и обреченно ответил Джек. – У меня нет души. А если есть… Если все-таки есть, то моя собственная и ничья больше.

Девушка прикусила губу. Не хватало ни слов, ни смелости объяснить, что его душа, его собственная, – это не менее странно и страшно. Потому что не должно ее быть у… У лампы вот – не должно. У часов, висевших на стене, пыльных, как и все в этом доме, давным-давно остановившихся на половине седьмого то ли утра, то ли вечера. У механических людей. Не должно, пусть бы и хотелось порой, чтобы была.