Пока ты здесь

Теперь все вокруг было знакомо до мелочей. Дома, магазины, кафешка на углу. И от этого блеклая, подернутая серой патиной улица выглядела совсем уже неприятно, как будто асфальт щедро поделился с окружающим пейзажем своей пылью. При мысли, что придется прошагать через половину опустевшего города пешком, Дине стало жутко. На конюшню ее возил папа. Реже – мама, а папа забирал после тренировки. И даже на машине дорога занимала изрядное количество времени.

Они снова свернули на проспект Энгельса, двигаясь туда, где еще сохранились одинаковые, словно близнецы, пятиэтажные дома, и конца им не было видно. Энгельса длинный, зато приведет куда надо кратчайшим путем, насколько помнила Дина. Да и Алекс не возразил.

Она ссутулилась под тяжестью воспоминаний, которые настойчиво прокручивались одними и теми же эпизодами в голове, но так и оставались непонятными, словно чужими. Слишком многих кусочков недоставало в сложной мозаике.

Чтобы отвлечься, она спросила:

– А откуда ты узнал, что умеешь играть на рояле, если ничего не помнишь?

Алекс пожал плечами. У него это получилось неловко, словно бы виновато.

– Да я и не знал. Просто увидел однажды инструмент, тоже в школе, кстати, только в центре, и так захотелось прикоснуться к клавишам. А руки сами… – он помедлил, – не знаю, как объяснить. Не только руки. Музыка живет где-то во мне. Если я начинаю играть, сразу вспоминаю и автора, и всю партию. Вот только откуда я это знаю, не вспоминается…

– Поняла, – кивнула Дина. – Когда я вспомнила Гардемарина, коня, я сразу знала, как нужно сидеть, что делать. Прямо все, что с этим связано, пачкой. Так, может, ты не безнадежен? Просто твой день…

– Я провел здесь слишком много дней, Дина, – горько оборвал ее Алекс. – И своих, и чужих.

– Но не можешь же ты оставаться здесь вечно? – не сдалась Дина.

– Не могу. И не останусь. Дольше меня здесь только Доктор, остальные уже ушли…

Алекс уставился себе под ноги, не поворачивая головы.

– Куда? – Дина опередила его и пошла задом наперед, стараясь заглянуть в лицо. – Как это бывает с такими, как ты?

Он нахмурился. Дрогнули губы.

– Однажды к вечеру я просто забуду все, что здесь было, и поверну на восток, как та безумная женщина. Наверное, даже неважно, в каком месте меня застигнет ночь, – к утру меня здесь уже не будет. И я чувствую, это случится скоро. Видишь?

Алекс вытянул вперед руку – кисть едва заметно подрагивала и вдруг замерцала так же, как это случалось с его лицом.

– Раньше такого не было, – тихо произнес он.

– Нет! Ты должен вспомнить! Это неправильно, что ты всем помогаешь, а сам пропадешь! – горячо возразила Дина, схватив эту мерцающую ладонь, на ощупь – самую обыкновенную.

– Думаешь, я не пытался? – с горечью отозвался Алекс, мягко высвобождая руку из горячих Дининых пальцев. – Когда я играю, а играю я каждую ночь, чтобы не слышать… – он запнулся, – что-то пытается пробиться, что-то оказывается совсем рядом, какой-то свет, запах… Но этим все и заканчивается. А утром снова иду искать тех, кому можно помочь вспомнить. Иногда – тех, за кем охотится Тьма, иногда – просто кого-то, потерянно бредущего на запад. В какие-то дни не встречаю никого, и это плохие дни. Пустые и длинные.

Дина нахмурилась, пытаясь подобрать слова. Ей не понравилось, что Алекс вроде как смирился с тем, что его ожидает. Но что она могла сделать? Так и не отыскав нужных слов, решила вернуться к разговору о музыке:

– Не уверена, но, кажется, я совершенно не разбираюсь в классике. Всякие там Шопены и Бахи… Не цепляет.

Алекс даже притормозил немного, изумленно уставившись на нее.

– Ну ты даешь! Всякие там… – передразнил он. – Кроме того, что оба – великие композиторы, нет в них ничего общего. Но как можно сказать о классической музыке «не цепляет»?

Похоже, Дина задела его за живое. Ну и славно! А то шел потухший какой-то. И так страшно, а тут твой проводник нос вешает. Она тихонько улыбнулась, опустив голову. А Алекс успокаиваться не собирался.

– Чтобы что-то не любить, это хотя бы нужно знать, – проворчал он.

– Ой, ну так просвети меня! Что такого в твоей классике особенного? Мне вот нравится LP, например. Голос классный, и песни пишет крутые. А что Моцарт твой?

– Моцарт – не мой. А Лаура Перголицци, к твоему сведению, дочь оперной певицы, так что без влияния классической музыки тут не обошлось! Я же не говорил, что поп-музыка – это плохо. Я просто пытался сказать, что нельзя пренебрежительно отмахиваться от того, чего не знаешь.

– Ладно, – примирительным тоном согласилась Дина, – расскажи мне, что тебе нравится? Кто твой любимый автор, из классиков?

Алекс вздохнул.

– Композитор. Шуберт. Он – музыкальный романтик. Во многом. Есть, конечно, и у него вещи не слишком романтичные.

– А то, что ты в школе играл, «Аве Мария», да? Кто написал?

Дине было по большому счету все равно, кто ее сочинил, но, как сказал Алекс, «говори, так лучше вспоминается». Чем черт не шутит? Вдруг и он что-то о себе вспомнит? Помнит же вот про Шуберта своего.