Пока ты здесь

«А-лекс – А-лекс – А-лекс», – выстукивало сердце. Значит, вот что это было – кома! Значит, и он лежит где-то, беспомощный, между жизнью и смертью, не в силах изменить свою судьбу? А может, это был бред умиравшего мозга и никакого Алекса, никакой Тьмы? Она на секунду забыла, как дышать. Воздух, оставшийся в груди, как будто увеличился в объеме, распирая легкие. С шумом выдохнув, Дина отмела последнее предположение. Ничего себе – бред! Да у нее бы фантазии на такое не хватило!

Она комкала край пододеяльника в кулаке, голова металась по подушке. Желание встать и – сейчас, немедленно – отправиться на поиски Алекса жгло огнем. От напряжения разболелся шов на животе. «Что же делать? – билось в голове отчаянное. – Где же его искать? Я ведь даже настоящего имени не знаю!» Вопрос, как именно она собирается это делать, прикованная к кровати сломанной ногой, почему-то совсем не беспокоил. Она ведь осталась в живых, а вот Алекс… У него почти не оставалось времени там, в уродливом и страшном мире, где ждут смерти.

Глава 2. КАПРИЧЧИО

Каприччио – музыкальное произведение, написанное в свободной форме. Для каприччио характерна причудливая смена эпизодов и настроений.

– Впервые вижу такую остервенелую, простите, жажду жить.

Заведующий реанимационным отделением, усталый сорокалетний мужчина, постукивал колпачком простенькой ручки по пухлой истории болезни. Раскрытая примерно посередине, она принадлежала Самойловой Дине Владимировне, шестнадцати лет от роду, «летунье», которая вышла из комы шестнадцать дней назад.

– Я понимаю, Самуил Яковлевич, – обратился он к пожилому психиатру, – у вас есть обязанности и все такое, но эта девочка такого больше не повторит, поверьте моему опыту.

Он вперил в собеседника твердый взгляд. Тот продолжал невозмутимо слушать. Заведующий вздохнул, он и сам не понимал, почему просит за Самойлову, но чувствовал, что это необычайно важно.

– Не портили бы вы девчонке жизнь? Она себя уже наказала. К тому же у нее в анамнезе серьезная травма, вот и сорвалась, дала слабину. Впрочем, – реаниматолог прекратил постукивать ручкой и откинулся на спинку стула, – сами увидите. Уникальный случай! С седьмого этажа! Повезло, что тент смягчил удар… Девять дней в коме – и такой прогресс, вы глазам своим не поверите!

Пожилой психиатр кивнул.

– Именно. Именно, дорогой Владимир Анатольевич, сам и посмотрю. Вы позволите?

Он потянулся к истории болезни, распухшей от свежих вклеек.

– Ах да. Конечно. – Реаниматолог закрыл карту и подвинул ее на край стола. – Девятая палата, – зачем-то сообщил он, прекрасно понимая, что коллега об этом знает.

– Не беспокойтесь, – мягко, в свойственной ему вкрадчивой манере, сказал психиатр. – Я вовсе не собираюсь портить жизнь вашей пациентке.

Дина пыталась читать, полусидя в хирургической кровати. Правая рука, заключенная в металлическую клетку аппарата Илизарова, покоилась на выдвижной подставке. Нога, тоже правая, загипсованная до самого бедра, висела невысоко над краем матраса. Левую, в сапожке короткой лонгетки, девушка свесила с другого края. Листать страницы на планшете левой рукой было неудобно, и Дина, морщась, хмурила брови. Появления врача она не заметила.

– Здравствуйте, барышня! – Седой старичок в распахнутом белом халате подошел к кровати и поинтересовался: – Разрешите, я присяду?

Дина смущенно прикусила губу и отложила планшет в сторону, с любопытством уставившись на нового доктора.

– Конечно. Извините, я вас не заметила.

– Что-то увлекательное?

Он указал на погасший экран планшета.

– Биография Франца Шуберта. Вы знаете, что он прожил всего тридцать два года? И что работал школьным учителем? Но столько всего успел…

– Вы увлекаетесь музыкой? – шевельнул лохматыми бровями старик.

– Н-нет. То есть – да, – смутилась Дина.

– Это прекрасно! Нечасто встретишь среди молодежи такой искренний интерес к классической музыке. Позвольте представиться: Брумм Самуил Яковлевич. Психиатр.

– О! – Дина сжалась, словно хрупкий человечек с добрым лицом доктора Айболита мог ее ударить. – Понятно. Ну, я вас заслужила. – Она обреченно вздохнула и заставила себя натянуто улыбнуться: – Допрашивайте.

– Ну что вы, милая барышня. Я не полиция. Допрос не входит в мои обязанности.

– А что тогда?

Ей вдруг стало любопытно, о чем станет спрашивать ее слишком ласковый старик и что она осмелится ему рассказать.

– Вы понимаете, чем обусловлен мой визит?

Дина кивнула. Пластырь на горле, там, куда в скорой ставили трахеостому, съежился и снова распрямился, щипнув кожу.

– Вы здесь потому же, почему и полицейские: попытка суицида. – Она неловко подтянулась повыше, упираясь в матрас одной рукой и кривясь от боли. – Можно я скажу, доктор?

– Разумеется.

Врач кивнул, блеснули стекла маленьких круглых очков.

– Это было глупо. Я оказалась большой дурой и слабачкой. А еще – эгоисткой.