Пока ты здесь

– Кто это там? – спросила Дина, вывернув шею. Лица Антонины не было видно за огромным бюстом.

– Где? А, в третьей палате? Мальчишечка после аварии. Пятый месяц в коме, не очнется уже. А она все не отпускает…

– Кто «она»? – не поняла Дина.

Впереди показались стеклянные двери малой операционной, и Дине с медсестрой предстояли сложные маневры: торчащая нога пациентки и внушительные объемы Антонины превращали развороты в коридорах в тонкое искусство.

Медсестра помедлила с ответом, пока они не въехали в ярко освещенный зал.

– Кто ж еще? Мать. Это она машину вела, когда они разбились. Сама-то уцелела, а сынка не уберегла. На концерт спешили. Пианист он был. Талант, говорят. Отыгрался…

Дина замерла в кресле, вцепившись в подлокотник здоровой рукой. Мышцы свело, они закаменели, заныл затылок. Нет, не может быть! Этого просто не может быть! Чтобы все оказалось вот так просто – Алекс здесь? И все это время лежал здесь, совсем рядом? Разум отказывался поверить, а сердце уже знало – это правда.

– Как его зовут? – с трудом разомкнув помертвевшие губы, спросила Дина.

– Кого?

Антонина, пыхтя, развернула кресло у перевязочного стола.

– Пианиста.

– Леша Давыдченко.

Алекс. Аликвис. Она давно нашла в интернете, что значит на латыни «аликвис» – «кто-то». Он просто не хотел быть никем, Леша-Алекс.

С трудом дождавшись окончания болезненной процедуры, едва не выпрыгивая из кресла на обратном пути, Дина схватилась за планшет, как только оказалась в своей кровати.

Сводки дорожно-транспортных происшествий пятимесячной давности были скупы. «Водитель автомобиля “Шкода”, женщина 48 лет, совершая маневр обгона, не справился с управлением и допустил выезд на полосу встречного движения. Автомобиль пересек две полосы и врезался в мачту городского освещения. Водитель и пассажир автомобиля с различными травмами доставлены в больницу».

Рука ходила ходуном. Не попадала по нужным иконкам. Дина набрала в поиске «Алексей Давыдченко». С экрана улыбался Алекс, воспитанник музыкального училища имени Матвеева, лауреат бог знает скольких конкурсов.

«Серенада» Шуберта в его исполнении, записанная на отчетном концерте и выложенная кем-то на ютьюбе, заставила ее расплакаться.

– И ты туда же? – Зойванна прикатила тележку с обедом. – Лешенькина мать все ему эту музыку ставит, и ты вот теперь.

Громыхнув кастрюльками и тарелками, она принялась сервировать Динин столик.

– Зойванна, а мальчик этот, Леша, в себя не приходил? – украдкой вытерев слезы, осторожно поинтересовалась Дина.

– Где уж, – вздохнула санитарка. – Он совсем неживой, на аппаратах да материном упрямстве и держится. А тебе чего за дело? – спохватилась женщина, подозрительно уставившись на Дину.

– Ничего. Жалко его, мы сегодня мимо проезжали. Это он играл серенаду. Я запись слушала.

– Да ну? – удивилась санитарка и вздохнула: – Теперь уж не сыграет.

Качая головой и ворча под нос, она вывезла свою тележку за дверь. Дина с трудом удержалась, чтобы не запустить тарелкой ей в спину. «Не сыграет». Посмотрим!

До самого вечера Дина могла думать только об Алексе. Теперь уже ей не казалась случайной их встреча там, за чертой привычного мира. Скорее всего, ее предопределила близость, в которой они оказались именно здесь, в больнице, разделенные даже не этажами, а всего-навсего стенами нескольких палат.

«Держись, Алекс, держись там! Я попробую тебя вытащить!» – старалась она отправить мысленный призыв за грань обычного мира. Зажмуривалась так сильно, чтобы даже намек на свет не проникал сквозь веки. Наивно и отчаянно пыталась пробиться сквозь получившуюся темноту в серую неподвижность мира другого, тянулась туда душой, пока, обессиленная, не поняла, что это невозможно. Решение пришло легко, логичное и простое: чтобы спасти Алекса, нужно было снова очутиться там самой. Но для начала стоило сообразить, как попасть к нему в палату…

Мама прибежала раскрасневшаяся, сияющая. Каждый раз, когда она входила в дверь и видела Дину, в ней словно фонарик включался: глаза светились таким счастьем, что больно было смотреть. Особенно сейчас было больно. Дина воровато свернула вкладку поисковика. То, что она искала, могло напугать кого угодно. Ей и самой было страшно.

– Мамуль, ну куда же столько еды? – воскликнула Дина, увидев пакеты в материнских руках. – Меня завтра переводят в общую хирургию, это же все как-то нужно будет перетаскивать?

– Ничего, перетащим! – Мама небрежно махнула рукой. По палате поплыл запах дорогих духов. – Папа задерживается: в пробку попал, а я проскочила!

– Ма, ты осторожнее там проскакивай. Лучше опоздать, чем рисковать попусту.

Мать склонила голову набок и задумчиво посмотрела на Дину.

– Как ты повзрослела, девочка моя.

Голос у нее дрогнул.

– Мам, мне шестнадцать, помнишь? – засмеялась Дина. – Джульетте было…

– Четырнадцать.

Теперь они смеялись вместе. И это было так легко, так необыкновенно просто – радоваться вместе, – что защипало глаза от близких слез.

«Мамочка, какая же я была дура!» – думала Дина, до боли сжимая кулак здоровой руки.