Пока живешь...

Есть игры, доступные детям зверей,—
рычанье, прыжки, зубохватство, кульбиты, —
их цель — половчей, похитрей, поскорей.
Зверек подрастает, и игры забыты,
хотя не совсем — репетиции драм
приводят к охоте, убийству, добыче.
Природа к своим беспечальным дарам
порой добавляет и кровь и величье.
И в играх детей человеческих взмах
присутствует как элемент тренировки.
Потом в неуютных бетонных домах
кончают мужья своих- жен монтировкой.
То игры простые, и грубый их текст
на первых страницах наследственной книги.
Но выпечен гомо из множества тест
и вкусен друг другу повыше ковриги.
И разные уровни этих забав
всегда отвечают зигзагам извилин.
Проста красота богатырских застав,
и сложен театр полицейских давилен.
Но вот в монотонные дикости дней
является слово из древней Эллады,
в котором (компьютерных игр не бедней)
запрятана участь всеобщей награды.
Страдательный демос и царственный крат —
два корня великого древа,
алмаз европейский крупнейших карат,
возросший в темнилище хлева.
В России его не распилишь на всех.
и он украшает пиджак антипода,
когда нарекают разбойничий грех
заботой о благе народа.
И демос не кратный века ничему,
а только природе и смерти,
взирает на грани, сверлящие тьму,
как на игуменью черти.
И эта игра посложнее других,
поскольку в ней примут участье
ведущие вечную битву враги —
народ и народа начальство.

«МЫ НЕ ВИДЕЛИСЬ СКОРО ГОД...»

* * *
Мы не видались скоро год,
неверны Ваши предсказанья —
не избавленье от забот,
разлука с Вами — наказанье.

Пусть я понять Вас не сумел,
но разлюбить не в силах Вас я.
Стареем мы от дел, от дел...
И любим горше и прекрасней.

Прощайте! Есть всему конец,
но жизнь идет, и слава богу,
что я дурак, а не подлец...
В дорогу, дураки, в дорогу!

БАЛЛАДА О БЕЗ ВЕСТИ ПРОПАВШЕМ

Меня нашли в четверг на минном поле.
В глазах разбилось небо, как стекло,
и все, чему меня учили в школе,
в соседнюю воронку утекло.
Друзья мои по роте и по взводу ушли назад,
оставив рубежи, и похоронная команда
на подводу меня забыла в среду положить.

И я лежал и пушек не пугался,
напуганный до смерти всей войной,
и подошел ко мне какой-то Гансик
и наклонился тихо надо мной.
И обомлел недавний гитлерюгенд,
узнав в моем лице свое лицо,
и удивленно плакал он,
напуган моей или своей судьбы концом.

О жизни не имея и понятья,
о смерти рассуждая, как старик,
он бормотал молитвы ли, проклятья,
но я не понимал его язык.
И чтоб не видеть глаз моих незрячих,
в земле немецкой мой недавний враг,
он закопал меня, немецкий мальчик,—
от смерти думал откупиться так.