Пока живы — надо встречаться

…Утро понедельника было ясное и солнечное. Безмятежно посапывали на кровати внучата. На диване спят Митя с Зоей. И Аграфена еще не проснулась — видно, умаялась.

По укоренившейся привычке пораньше вставать и что-то делать Егор Кузьмич поднимается. Во дворе берет корзину и в огороде вдоль стежки рвет поросенку травы.

От земли поднимается теплынь. В тишине сада ни один лист не колышется. Из-за стрехи блестит паутинная нить, снижаясь к тропинке. Егор Кузьмич прутиком отводит в безопасное место паука. Затем закуривает беломорину и, словно вспомнив что-то важное и для себя обязательное, идет на кухню, пьет простоквашу.

Нет! Он не пойдет в райвоенкомат. Сегодня же он должен поехать в министерство и выхлопотать две цистерны с мазутом.

МАТЫНЬКА

Дарью снова беспокоит ветер. Она чутко прислушивается, как ухает он под кровлей, жалобно воет в печной трубе, дождевыми каплями стучит по стеклу.

За окном шевелятся голые ветви старой березы, из труб над дворами мелко рвется дым, подле завалинки ветер морщит в лужах воду, а по небу низко плывут облачка, торопливо, безостановочно.

В глубокой задумчивости Дарья глядит в окно. В руках у нее конверт с письмом от школьников. Ранней весной они прислали ей фотографию памятника на братской могиле. «Здесь похоронен Ваш сын Василий», — писали они. Теперь еще письмо: приглашают к себе на праздник Победы, девятого мая.

Дарья поднимается с табуретки, достает из ящика-посудника сверток и, надев очки с резинками вместо дужек, начинает перебирать на столе, накрытом чистой скатертью, пожелтевшие от времени письма сына.

Письма приходили редко. Писал он мало и наспех. Потом пришло извещение, что в боях за Каменку пропал без вести.

Она бережно берет солдатский треугольник. По масляному пятну узнает последнее Васино письмо. В тот вечер, придя из колхоза, она читала его при свете коптилки.

«Матынька моя, — писал сын на листочке из ученической тетрадки. — Я вижу много горя и все время думаю о тебе, родная! Сейчас ночь, но от проклятых ракет светло, как днем. Спешу передать письмо со связным. Береги себя и верь: я вернусь с победой».

Дарья всматривается в буквы, в неровные строчки, расправляет шершавый листок корявыми пальцами и, тяжко вздыхая, откладывает его в сторону.

Сколько раз, получив извещение, читала и перечитывала она это письмо сына, надеясь, что он все-таки жив.

Репродуктор повесила над кроватью, чтобы не пропустить ни одного рассказа о героях войны, и о бойцах и командирах, которых считали пропавшими и вдруг находили. А как бегала старая через всю улицу к золовке, если выступали по телевизору участники передачи «Подвиг» или когда показывали кинохронику военных лет — вдруг промелькнет где-то Васино лицо!

Дарья зябко поводит плечами, морщится, будто от боли в пояснице. «Живой все бы прислал весточку», — думает она, перебирая письма.

Надеялась: вот объявится Вася, придет домой. Соберет она родных и Васиных друзей, сядут праздничком, выпьют на радостях, и тогда она вынесет его письма и попросит вслух почитать. И пойдут воспоминания… А потом она отдаст письма Васиной жене и велит хранить для детей — пусть знают, как их отец с фашистами воевал! А она, Дарья, будет ради них, своих деток и внучат, стараться, лишь бы им было хорошо.

Воюет ветер за окном, того гляди стекла выдавит. Птица бьется на сыром ветру, и тревожно становится Дарье от предчувствия, что письма, как и память о сыне, только ей одной и нужны…

— Эх, матынька, матынька, — тяжко вздыхает она и собирает конверты и треугольнички. Но не прячет в посудник, а оставляет на виду, на столе. Подумав, вынимает маленькую Васину фотокарточку, заложенную в рамку зеркала, и завертывает вместе с письмами.

— Поеду, — решает она. — Поеду проведаю. Душа просит!

Поезд шел на юг, оставляя мокрую хвою лесов, подсыхающие пашни, зеленеющую траву с желтенькими цветами на луговинах.

Поглядывая в окно, Дарья вспоминает свой отъезд. Пора в деревне плохая — ни пройти ни проехать. Все деревенские отговаривали ее: «Куда тебе с горем! Сидела бы дома. Не ровен час, сама там останешься…»

Но председатель дал лошадь, чтобы доехать до станции. За деревней блестели в лугах остатки воды от половодья; от просыхающей земли поднимался пар, пахло прелым сеном. Над телегой стонали чибисы. Они подлетали так близко, будто заглядывали Дарье в слезящиеся от ветра глаза.

В областном городе на вокзале вначале пришлось трудно. Но когда, купив билет, Дарья села, обессиленная, на лавочке и от усталости прикрыла глаза, к ней подошел военный человек, расспросил ее, куда и зачем она едет, и решительно повел в комнату отдыха. Потом он отправил куда-то телеграмму, а когда началась посадка, сам проводил Дарью до вагона.