— Прежде всего, очень важно всем сохранить самообладание, — убежденно продолжал Лопухин.
Говорил он это с улыбкой, будто разговор шел о чем-то несерьезном. Поглядывая по сторонам, он видел, как один из «шахтеров» со страхом следил за старшим полицаем Копейкиным, который высматривал кого-то на нарах. Другой «шахтер», набычившись, разглядывал свои пальцы, выковыривая из-под ногтей глину. А третий, сидя на топчане, то расстегивал обгорелый ворот гимнастерки, то застегивал.
— Ради бога, избавьте. Больше не могу, — пролепетал он трясущимися губами, едва Лопухин взял его за холодеющую кисть руки. Пульс то падал, то учащался…
— Спокойствие… Возьмите себя в руки. Вы ничего не знаете, — продолжал улыбаться Лопухин, стараясь казаться хотя бы внешне спокойным. Знал, что не только он, но и все товарищи, доверившиеся ему, находятся в опасности.
«Хватит ли выдержки, чтобы не сорваться, не выдать?» — спрашивал он себя, сознавая, что степень опасности сейчас очень увеличилась.
В перевязочной горбился над раненым Иван Беда. С бородой он был похож на профессора. Лопухин затворил дверь, подошел и, глядя на руку, на которой Беда делал насечку на ткани, подумал: «Как-то не подходит к Ивану его фамилия. Этот человек, если выражаться высоким «штилем», — творец добра, а не беды. Вот спасает руку от гангрены. Спасает!..» Не любил он врачей, которые спешили с ампутацией.
Подойдя к шкафчику, Лопухин зачем-то взял бутылку с риванолом, взболтнул лимонного цвета жидкость, посмотрел на свет и, поставив на место, подошел к окну. Фельдшер Васик стал хвастливо рассказывать, как ему удалось эффектно удалить осколок:
— Я, понимаете, сжал складку с осколком и сделал надрез… Осколок и выскочил.
Но Лопухин смотрел как бы сквозь него. «Надо точно, безошибочно определить месторасположение забоя», — думал он.
Дождавшись наконец, когда Беда отпустил раненого и вымыл руки, Роман кивком головы позвал его следовать за собой.
Они пошли в комнату к Лопухину. Отсюда хорошо было видно, как военнопленные под дулами автоматов рыли траншею как раз напротив межблочной кухни, именно там, где туннель выходил за колючую проволоку.
Беда, почесав бороду, рассматривал землекопов, «казака», проходившего мимо них по сторожевой дорожке, вспомнил, как еще позавчера сам работал в забое, слышал над сводом потолка шаги охранника. Значит, немцы что-то заподозрили.
— Ну, что скажешь? — спросил Лопухин.
Иван Беда некоторое время молчал.
— Пересекают, — сказал он негромко. — Но им быстро не докопаться. Там глина и кремень с острыми краями. Я ведь каждый сантиметр там знаю.
— Ты сколько прошел за сторожевую дорожку?
— На полметра, не более.
— Вот что, Ваня, предупреди своих: выдержка и спокойствие прежде всего.
— Бу-удет сделано! — баском протянул Беда.
Лопухин спустился на второй этаж, в угловую комнату, к сигнальщикам.
— Макс, кто из ваших сегодня был в забое?
— Сашок. Он помоложе, посильнее.
— А где он?
— А разве не он предупредил вас?
Тем временем в лагерную канцелярию, расположенную на противоположной стороне плаца, вошел ефрейтор, остановился у окна, расстегнул френч.
— Уф-ф, отличная погодка! — выдохнул он. — А там траншею копают. Всё чего-то ищут… Вечером обыск сделают… — сообщил он, ни к кому конкретно не обращаясь.
Писари-учетчики из военнопленных продолжали молча заниматься своим делом. Лишь несколько минут спустя, когда ефрейтор вышел, один из них, в очках в никелированной оправе, нетерпеливо полистал приходную книгу и, сделав какие-то записи на учетных карточках, вышел из канцелярии. На лестничной площадке он в нерешительности остановился.
«Если это приманка, то за мной будут следить, — размышлял он, — в гестапо не отбрыкаешься за вынос секретов…» И в раздумье неторопливо спустился этажом пониже, заглянул в туалет, выждал немного, чтобы не вызвать подозрения, и, выйдя наконец из подъезда административного корпуса, двинулся через плац в направлении лечебных блоков. С учетной книгой под мышкой, с деловитой поспешностью он миновал проходную в главных воротах.
Немецкий солдат и власовцы — охранники — привыкли к тому, что писари-учетчики иногда проходили в лечебные блоки по своим делам, и не обратили на него внимания. В поведении этого очкарика не было ничего подозрительного, и никому в голову не пришло, что он идет предупредить о том, что эсэсовцы нагрянут во второй блок с обыском.