Пока живы — надо встречаться

Николай Иванович Липскарев невыносимую боль от раздробленной кости в правой ноге переносил стоически, молча. А вот временное поражение наших войск и торжество гитлеровцев по этому поводу — исключительно тяжело. Невероятно горько сознавать, что наступательная операция под Харьковом не только не увенчалась успехом, но и потерпела неудачу. Он не знал, сколько пробыл в беспамятстве, истекая кровью, после того взрыва. Очнулся от боли в правой ноге и от холода, когда его, как и многих других раненых, местные жители спрятали в конюшне. Украдкой женщины из села приносили им еду, воду, перевязывали раны. Старались делать это осторожно, но, видимо, немцы пронюхали. Нагрянули в их село, выгнали всех из конюшни, погрузили в эшелон и отправили в Славуту.

…Место у Липскарева — на нижних нарах, с краю, у самых дверей. Это давало ему возможность разговаривать с вновь прибывавшими, отыскивать земляков, интересоваться делами на фронте. А ночью, в горькие часы раздумий, Липскарев анализировал, сопоставлял, сравнивал…

Все знали о том, что он москвич, долго учительствовал в средней школе, был математиком. А его однополчанин Василий Щеглов — старший врач по этажу — да еще два-три человека знали также, что Липскарев участвовал в гражданской, был кадровым военным. Когда его полк был разбит в боях под Семеновкой, он организовывал контратаки против наседавшего противника. Но ни Щеглов, ни кто другой не знали, что в подкладке старого ватника Липскарев хранит свой партийный билет. Он продолжал жить коммунистом, подбадривал и одновременно всем своим поведением показывал пример стойкости и самого заботливого отношения к товарищам. Вокруг него долгими осенними вечерами собирались измученные физически, но не сломленные морально люди, чтобы обменяться новостями, посоветоваться, обсудить новости…

В волнении раскрыл Липскарев зачитанные листы непонятно как попавшей во второй блок газеты «Правда». Взволнованно прочитал о том, что Сталинград не взят, как об этом кричали власовские агитаторы, а стойко держится. Пряча газету на груди, он чувствовал, будто она согревает его. И Липскарев думал о том, как согреть правдой всех больных и раненых, чтобы и они стойко держались и не падали духом, а тех, кто способен драться, побудить и к активным действиям.

…Опираясь на самодельные костыли, Николай Иванович наблюдал из окна за немцами и рабочими. По всему было видно, что эсэсовцы пронюхали про подкоп. Траншея рылась возле той части кухонного двора, где разрешалось бывать только Женьке Макарову, ухаживающему за своими посадками. Липскарев знал, что на этом участке в нескольких местах из-под земли выходят отдушины и что Макаров маскирует их растениями. Но если врагам стало что-то известно?.. Ведь и тогда провал произошел именно из-за этого…

После того как Алексей Клюквин доверился ему, Николай Иванович принял активное участие в подготовке побега: наблюдал из окна за охраной, анализировал обстановку и помогал патриотам советами. Он знал, что бежать будут молодые кадровые командиры. К ним примкнул Васька-парикмахер, который вел переговоры с охранником, и Ваня-повар.

В февральскую вьюжную ночь, когда беглецы были уже за колючей проволокой, вдруг снаружи донесся сначала одиночный винтовочный выстрел, а затем поднялась стрельба. Он понял: произошло непоправимое. Утром Липскарев узнал о гибели двоих беглецов. Остальными занималось гестапо.

«Но почему они напоролись на засаду?» — терзался Липскарев и не находил ответа. Обида и досада клокотали в душе за парней, попавших в гестапо. А тут, как назло, в тот самый момент, когда Лопухин сообщил ему горестную весть о попавших в засаду, один из поступивших, назвавшийся Кайтыбой, потребовал, чтобы ему улучшили условия. «А что ты за птица такая?!» — спросил кто-то насмешливо. «Большевики мово батьку забырали…» Кайтыбу мучил спазматический кашель. «Придет комендант, вот вы ему об этом и скажите», — суховато заметил Лопухин. «Но вы же у нимца на службе! А я сам сдался…» «Ну и топай, гад, к ним!» — не выдержал Липскарев, страдающий от мучительного зуда в раздробленной ноге. «А-а, ты коммунист, — заорал Кайтыба, — чи энкеведист?! Я зараз тэбэ отправлю до комэнданта».

Больные и раненые в палате молча окружили Кайтыбу.

«Оне, — тыкал тот пальцем в Липскарева, — мово батьку заслали, а голодранцив поставилы у влады, а в реште нимцы дали им по шеи. Ось я покажу им! Расквитаемусь!»

Один из раненых, притулившись к нарам, загадочно улыбался, в то время как Женька Макаров — парень не промах — что-то колдовал над шинелью Кайтыбы.