Пока живы — надо встречаться

«Остерегаются». Чистяков с досадой прикидывал, что при такой удаленности конвоиров трудно рассчитывать на внезапность нападения.

Так и добрались они до одноэтажного барака на окраине Славуты. Когда Чистяков перетаскивал на носилках больных, однополчанин хитро подмигнул ему, поведя глазами в сторону леса. «Бежать подбивает, — подумал Чистяков, озираясь. — Но как? Конвоиры злы как сычи и смотрят в оба».

Потом, когда из больницы вернулись переболевшие сыпняком, Чистяков узнал, что его однополчанин умер. Он вспомнил его глаза с хитрецой, затаенную усмешку и не поверил этому — тут что-то не так. Чистяков поделился своими сомнениями с Гришей Белоусом. Тот вытаращил цыганские глаза и, словно на что-то намекая, сказал: «Подбирай надежных товарищей…»

Сознавая, какое ему поручено ответственное дело, Чистяков стал с большой осторожностью подбирать людей. Здесь месяцами люди изучали друг друга, скрывали истинные намерения, опасаясь, что их подслушает кто-нибудь или донесет провокатор. Но Чистякову доверяли. И когда набралось десять человек — за них он мог поручиться, как за самого себя, — немцы неожиданно запретили отправку. Но Чистяков уже не мог оставить мысль о побеге…

В глухую ноябрьскую ночь они решились. Раздобыли ножницы, с помощью которых снимают гипс. После отбоя и обхода эсэсовцами территории они через окно уборной выбрались во двор и стали ползти до ближайшей воронки от бомбы, где затаились, выжидая, когда сменившиеся «казаки» пройдут к караулке. Дождавшись, когда один из последних охранников был уже метрах в шестидесяти от них, военврач Бондаренко стал перекусывать ножницами проволоку. Но, к несчастью, один из задержавшихся «казаков», услышав скрежет, дал предупредительный выстрел. Взвилась белая ракета. Они бросились к блоку. Казак выстрелил вдогонку. В горячке Бондаренко не обратил внимания на рану, но в окно он уже влез только с помощью друзей. На третий этаж его подняли на руках и сразу — в перевязочную. Окна завесили одеялом, позвали Лопухина. Тот осмотрел нижнюю часть живота, нахмурился и послал за Пекарским, врачом-урологом. Больше четырех часов при свете коптилок продолжалась операция с выводом резиновой трубки для выхода мочи. Закончив операцию, врачи сидели молча, устало положив ладони на колени.

По распоряжению Лопухина тяжелораненого перенесли в отдельную палату, а дежурить оставили его, Алексея Чистякова.

Утром нагрянули эсэсовцы. Конечно, они сразу нашли раненого. Лопухин старался вызвать сочувствие к Бондаренко, объясняя, что он не способен отвечать на вопросы. Но сухощавый офицер настойчиво повторял один и тот же вопрос: «Кто еще входил в вашу группу?»

У Бондаренко шевельнулись бескровные губы, он словно что-то хотел сказать. Послали за врачом-немцем. Лопухин продолжал настойчиво объяснять офицеру, что всякое беспокойство ухудшает состояние больного. Но шея у эсэсовца еще больше багровела, он как заведенный монотонно повторял: «Кто еще входил?..»

Участники неудачной вылазки были в страшном смятении. Неужели Бондаренко не выдержит? Тогда всем конец.

Пришел врач-эсэсовец, и допросы продолжались.

— Мы сохраним вам жизнь, — убеждал он. — В городской больнице вы будете спасены. А так… вас бросят в общую могилу, и никто никогда вас не найдет!

— Я вышел… подыша-ать… казак случайно… — шевелил губами умирающий. Это были его последние слова…

Вот уже скоро год, как похоронили Бондаренко. Все это время надежда бежать не оставляла Чистякова. С первого дня сооружения подкопа он вел учет всего: сколько вытащили земли, сколько израсходовано досок, электропроводки, солдатских обмоток…

И вот теперь, глядя на высокие столбы с густой паутиной колючей проволоки, за которой пленные продолжали копать траншею, Чистяков еле сдерживал в себе накипевшую ярость.

…Василий Щеглов был настолько потрясен случившимся, что боялся даже голосом выдать свое душевное состояние. И когда он вошел в комнату и пожилой врач Лукаш, пристально посмотрев на него, сказал, что немцы что-то предпринимают, Щеглов еще больше побледнел.

Ни Лукаш, ни их сосед по комнате Пекарский, бывший доцент мединститута, не знали, какую они с Максом Иевлевым проводят работу среди больных и раненых, выявляя благонадежных. Не догадывались, куда они с Максом порой по ночам отлучаются из комнаты. Минувшей ночью он работал под землей, принимал у Макса лодочку-волокушу с песком и камнями и оттаскивал ее по коллектору до межблочной кухни, потому что к первому блоку было уже нельзя: все доверху забито… А потом, согнувшись в три погибели, добирался до штольни и передавал ее Максу. В эту смену они со своей пятеркой продержались дольше обычного, особенно усердствовал «земеля», так они называли Сашу Поляника, недавно поступившего к ним в блок.

Тревожно и горько было Щеглову смотреть на подневольных, роющих траншею. Он так и стоял недвижно, не слыша, о чем между собой переговариваются Лукаш и Пекарский. И не мог себе представить, что от одного из них будет зависеть его жизнь в ближайшее время.

11