Пока живы — надо встречаться

— Долметче-ер! — разъяренно взвизгнул Срока, и на его лице от злости выступили пятна.

«Видно, припекает. Не хватает рабочих рук», — молча порадовался Лопухин.

Когда прибежал переводчик, Лопухину потребовалось много выдержки, чтобы объяснить этому гитлеровцу, почему из инфекционного блока в ближайшее время не предвидится выписки.

Вальтер Срока, мешая немецкие и русские ругательства, кипел злостью.

Долго после его ухода Лопухин не мог прийти в себя Он и сам не знал, как выдержал этот разговор с тупым фельдфебелем, которого все здесь ненавидели и боялись. Было ясно, что ему удалось и на этот раз задержать от отправки в Германию нужных людей, но от этого не становилось легче, так как он знал — недели через две-три фельдфебель Срока добьется своего. Надо срочно что-то предпринять…

В комнате врачей увидел Щеглова. Тот стоял у окна, опустив голову.

— Пекарского увели, — скорбно произнес он. — Помахал мне… поднял руку… простился…

Лопухин вспомнил Пекарского, и опять появилось больное чувство разбитости. Хороший, скромный был человек, интеллигентный, образованнейший врач. В Ленинграде у него оставалась семья. Мечтал вернуться туда. И вот надо же…

— Что поделаешь, будем продолжать, — сказал Лопухин, беря Щеглова за руку.

Василий вопросительно посмотрел на него:

— О чем ты?

— Сегодня в ночь пойдешь на работу.

От неожиданности Щеглов даже вздрогнул. Но Лопухин так сжал его руку, что Василий невольно подобрался, выпрямил спину.

— Договорились, сегодня в ночь, — тихо повторил Лопухин.

…И в эту ночь, и в последующие патриоты с еще большей осторожностью, потихоньку по одному заходили в раздаточную и через квадратный лаз исчезали в паропроводном коллекторе.

Траншея, вырытая вдоль ограждения, так и оставалась открытой, и это осложняло дело. Можно было бы ее стороной обойти, но для этого нужно преодолеть дополнительно двадцать метров. А там каждый метр давался с трудом. Решили сделать углубление под вырытой траншеей. Несколько дней и ночей ушло на то, чтобы углубиться еще на полтора метра и, как бы «поднырнув» под траншею, повести туннель дальше.

2

После ареста связного Сенина, работавшего по найму в гросслазарете водопроводчиком, Лопухин утратил связь с партизанами.

Сенин неосторожно отвез в село письмо, в котором один из узников сообщал о своей тяжкой участи.

«Был в страшных боях, — писал он. — А теперь в Славуте, в первом блоке, болею и доживаю последние дни. Итак, прощайте, дорогие мои…»

Старик со старухой пришли похлопотать за сына, чтобы его, больного, отпустили домой. Принесли что-то в корзиночке. Но «казак» возле ограждения прогнал их. Тогда они вышли на дорогу, ведущую в город, а навстречу им, как назло, гауптман с переводчиком. Начался допрос, дознались, кто привез им письмо. И Сенина больше не видели…

Теперь, когда была проделана большая работа под землей, любая случайность могла сорвать дело. Надо было во что бы то ни стало восстановить связь. Ведь побег будет массовым. Нужна топографическая карта или хотя бы проводник, который знал бы расположение местности, а главное, где и как переправиться через реку Горынь. Требовалось, наконец, уточнить маршрут. Бежать, не зная местности, значит заранее обречь людей на верную гибель.

От своего человека, писаря лагерной канцелярии, Лопухин знал, что довольно часто в комендатуру приходят местные жители, в основном женщины, ищут своих мужей, сыновей, братьев. Он также помнил, что Сенин говорил о некой девушке Фросе, которая живет в городе в своем доме, напротив бани. Такой возможностью нельзя было не воспользоваться.

Связаться с партизанами Лопухин поручил Женьке Макарову. Этого находчивого парня трудно было чем-либо озадачить. Он даже с блокфюрером-выпивохой мог легко найти общий язык. Лукин в своей «чихаузке» подобрал для исполнения задуманного кое-какое шмотье. И вот в базарный день Макаров, сопровождаемый блокфюрером, отправился в Славуту обменять на самогон и табак солдатские шмотки. В толчее базарных рядов Женька, торгуясь, развлекал баб своими присказками, выменивал на самогон тряпки. А когда неподалеку от уборной завязалась драка, он, воспользовавшись суматохой, незаметно улизнул.

Через десять минут он уже стучал в домик напротив бани…

Утром блокфюрер с негодованием выговаривал:

— Макароф санитэтшвайн… Отшен подвел…

Лопухин, понимая его возмущение, выражал сочувствие, узнав, что блокфюреру пришлось делиться шнапсом со знакомым чехом, стоявшим в проходной ворот, а то бы не избежать ему отправки на фронт. В конце концов блокфюрер договорился до того, что, была бы его воля, он всех бы повыпускал из лагеря.

А Женька Макаров, переодетый в клетчатый пиджак и такие же штаны, выехал из Славуты в грузовой машине.

А через два дня юная связная партизан Валя Коробко подошла к комендатуре, перед которой стояли местные жители. Здесь она как бы случайно встретилась с писарем — очкариком, внешне, как ей показалось, похожим на японца.