Пока живы — надо встречаться

Узнав, что у партизан много раненых, нуждающихся в хирургической помощи, Лопухин после сомнений и раздумий все же решил поговорить с Чемоковым. У него, как главного лазаретного врача от военнопленных, имелся пропуск на свободный выход из лагеря в город. Лопухин посоветовал ему воспользоваться этой возможностью, чтобы уйти.

Чемоков отверг это предложение.

— Я каждый день вижу из окна, как из Славуты к водонапорной башне приводят на расстрел, — сказал он. — Это зрелище вызывает во мне ужас. А теперь взгляните на мою физиономию. Да меня же на первом же углу схватят…

— Если бы вы согласились, — осторожно намекнул Лопухин, — в городе можно перепрятаться. А там лес…

Чемоков выразительно посмотрел на своего молодого коллегу, которого назначил во второй блок старшим, но ничего не ответил. А в следующее посещение второго блока он зашел в комнату к Лопухину. Его смуглое, продолговатое, по-восточному красивое лицо было печальным.

— Хорошо. Я согласен.

Эта печаль не понравилась Лопухину. И темно-карие глаза Чемокова, казалось, были наполнены предчувствием смертельной опасности.

На другой день немцы вывесили по гросслазарету приказ, в котором говорилось, что отныне обязанности старшего врача из военнопленных до дальнейшего распоряжения возлагаются на доктора шестого блока Гривцова.

3

Антон Захарович Одуха — командир партизанского отряда имени Федора Михайлова — вызвал к себе подрывника Ивана Музалева, прозванного за дерзость и бесстрашие Большим Иваном.

— Вот что, Иван, — склонился Одуха над картой. — Выходи на линию Плужное — Сельцо и формируй отряд. Там и вооружайся.

Музалев, привыкший ко всяким неожиданностям, на этот раз замялся.

— А откуда я возьму людей, Антон Захарыч?

— В самое ближайшее время придут к тебе люди из-под земли, — заверил Одуха.

Все, кто находился в землянке, видя искреннее недоумение на лице Музалева, рассмеялись. Одуха объяснил, что в гросслазарете через подкоп готовится массовый побег.

— Когда отправляться? — спросил Музалев.

— Сегодня же…

В тот же день Иван Музалев с группой в несколько человек направился в район своих боевых действий. С группой шла и связная Валя. Не доходя до небольшого лесного села Хоровице, музалевцы свернули в сторону.

В глухом лесу они облюбовали место и стали рыть землянки. А Валя, простившись с партизанами, выбралась на заросшую просеку и направилась в Славуту. Она должна была передать Сергею, писарю из канцелярии, топографическую карту и сказать, чтобы поторапливались с выходом.

4

В уборной четвертого блока раненые меняли шаровары, линялые гимнастерки с бурыми пятнами вокруг дырок и нательные, ни разу не стиранные рубашки на хилые пайки суррогатного хлеба, на закрутки табака.

И никому не было дела до высокого, одиноко стоявшего в сторонке старика, который ничего не менял и не продавал.

С того времени, как полковник Иван Федорович Хомич попал в гросслазарет, прошло четыре месяца. Он угодил не в рабочий лагерь, а в лечебный блок под видом больного, потому что своевременно сменил фамилию и скрыл воинское звание.

Здесь, в лечебном блоке, он стал выяснять обстановку: хотелось знать, что за люди его окружают. Фельдшер Саша, выполняющий назначения врачей, как-то предупредил его: «Вы не очень-то распространяйтесь. По слухам, рядовой Карпов обнаруживает отличное знание военного дела и умение анализировать обстановку на фронте».

В который раз мысленно ругал себя Хомич за свою несдержанность. Но как сдержать радость, если его ученики, кому он до войны преподавал тактику в Академии имени Фрунзе, повсеместно бьют фашистов. Вот и под Курском всыпали им по первое число. Пусть знают наших… Это не сорок первый… С горечью вспомнил он июль сорок первого, когда возглавлял штаб стрелковой дивизии и в декабре высадился с ней в Севастополе. В июне сорок второго был заместителем командира 95-й дивизии. Последние дни обороны, и особенно девятое июля, не хотелось вспоминать. В тот черный день к молчаливому берегу — стрелять было уже нечем, — подошли немецкие катера, навели свои пушки и пулеметы…

Фельдшер старался быстрее вылечить его. Вместе с тем он доверительно сообщил, что врачи дают фиктивные диагнозы и задерживают от выписки кадровых военнослужащих, в первую очередь — командиров, что хорошо бы попасть во второй блок, он хотя инфекционный, но там работает Роман Александрович Лопухин, который многим помогает.

С каждым днем Хомич чувствовал все большую симпатию к молоденькому фельдшеру Саше, который по секрету сообщил ему свое настоящее имя — Вилорик, что означало: Владимир Ильич Ленин — освободитель рабочих и крестьян. Этот Вилорик сообщал ему новости с фронтов. И Хомич мог анализировать обстановку на фронтах, высказывать фельдшеру свои соображения. Говорили они на ухо, доверительным шепотом, и не только потому, что в тех условиях лучшей формы общения не придумаешь, но еще и потому, что после Севастополя у Хомича что-то случилось с голосом: то ли сорвал его от крика, то ли нашла какая напасть. И все же, как ни было опасно, Хомич рискнул, кое-что рассказал и о себе…