Покаяние

Инспектор горько усмехнулся. Как такое забудешь. К тридцати годам и Альсада, и Галанте уже успели пережить четыре успешных госпереворота и с полдюжины неудавшихся. Как они в те времена вообще работали? С той секунды, когда они покинули академию, их зажало между противоборствующими сторонами. Имена менялись, но суть оставалась прежней: на одной из сторон неизбежно оказывалось военное правительство, железной рукой поддерживающее существующий порядок. По его меркам всякий полицейский, уклоняющийся от этой грязной работы, оказывался как минимум слабаком, а как максимум – врагом государства. Что до оппозиции, в которой всегда присутствовали партизаны-подпольщики разного пошиба, то для нее полиция всегда была оплотом деспотического режима и потому мишенью для бесчисленных атак. Обоим новобранцам приходилось лавировать в этих опасных водах, насколько позволял скромный опыт. Я вот ни черта не справлялся. Альсада руководствовался инстинктом самосохранения, заставлявшим лишний раз не светиться. А Галанте умело воспользовался ситуацией. Мало того, она стала для него источником процветания – бывший напарник стремительно продвинулся до должности комиссара одного из самых загруженных округов в городе, ответственного за взаимодействие с Министерством обороны. И теперь был всего в шаге от того, чтобы занять должность генерального комиссара Федеральной полиции Аргентины.

– Сегодня я должен был все свое внимание уделить революции, которая вот-вот полыхнет всего в нескольких кварталах отсюда, – и продумать, какие меры предпринять полиции как институту, дабы защитить наших граждан. Так нет же! Послушай, как все было на самом деле: сижу я, значит, в «Ла-Биэле», лакомлюсь грамахо, у меня есть еще полчасика передышки перед селекторным совещанием с президентом де ла Руа, на котором тот, возможно, наконец удостоит нас конкретных инструкций или хотя бы карт-бланша.

Карт-бланш – до чего мило звучит. Больше похоже на название воздушного десерта, чем на пролог к тотальному насилию.

– Надеюсь, он не будет с этим тянуть, потому что в саду перед Каса-Росада уже жгут пальмы. Хорошего мало.

Он боится того, что случится ночью.

– Впрочем, вернемся к теме. Мне поступает звонок. Звонок, черт побери, Хоакин. Благодари господа за то, что я в тот момент был один. Мне сказали, что один из моих подчиненных разбил лицо водителю конгрессмена Пантеры!

Бинго!

– Ты вообще в курсе, кто такой конгрессмен Пантера, Хоакин? – Галанте не дал ему времени ответить. – Правильный ответ: не важно! В Конгрессе сидят двести пятьдесят семь свеженазначенных идиотов, но мне на всех них плевать! А на что не плевать – так это на звонок от самого министра промышленности, – министра, Хоакин! – и его жалобу на то, что водителю его друга сломал нос какой-то полицейский. Полицейский! – выкрикнул Галанте, но потом снова взял себя в руки. – Вот я и хочу спросить – разумеется, никоим образом не нарушая презумпцию твоей невиновности, ведь я-то знаю, что ты выдержанный, ответственный, думающий, трезвомыслящий человек, который ни за что не учинил бы такой беспредел. Но на всякий случай поинтересуюсь – тебе ничего об этом не известно?

Инспектор молча надеялся, что Эстратико хватит ума не смотреть в глаза этому разъяренному зверю, сидящему сейчас за столом. Сам он задержал взгляд на статуэтке. Титановая?

– Ты вообще представляешь, в каком свете это все меня выставляет, а, Хоакин? А, прошу прощения, совсем забыл. – Галанте изобразил почтение. – Клал ты на все это огроменный болт. Ты же у нас свободолюбивая душа. Ни перед кем не в ответе. Вернее, так. Передо мной ты в ответе – теоретически – спорадически, я бы добавил, – но мы оба знаем, что на самом деле ты вытворяешь все, что тебе только заблагорассудится. А я это тебе позволяю. Таков уж наш уговор, который действует вот уже черт знает сколько лет.

Девятнадцать.

– Ты сидишь внизу, раскрываешь дела и не нарываешься. Не. Нарываешься. Что, теперь и это не под силу? Тяжело стало? Joder[30], Хоакин. – Галанте выдержал паузу, разглядывая давнего друга. – Неудивительно, что ты застрял в инспекторах.

Оба знали – обвинение несправедливое. Но Галанте вынужден навязывать себе ту версию событий, которая не потревожит его сон. Ложь, повторенная тысячу раз… Альсада улыбнулся.

– Чему лыбишься? – спросил комиссар.

Альсаде хватило благоразумия промолчать.

– Я тебя, кажется, неплохо знаю. Шутки в сторону. Чтобы больше мне ни единого прокола. Радовать тебя увольнением я не собираюсь. Ты ведь только о нем и мечтаешь, а? «Альсада Непонятый». Не надо меня к этому вынуждать. Не надо, а то мне и самому охота. Понял меня, Альсада?

Альсада поднял глаза. Никогда еще Галанте не обращался к нему по фамилии.