Покаяние Менгеле (СИ)

— Ирма, хватит дурных оскорблений, они тебя не возвысят, они не волшебные. Твоя власть стоит на грани, ты хочешь быть по прежнему убивать людей без лишнего правосудия. Но долго ли это будет? Совсем скоро всё кончится и ты падешь, ты станешь на несколько мгновений заключенной…А потом умрешь, — она смотрела на Грезе настолько спокойно, что я мог бы предположить, что её чем-то накачали.

Грезе цокнула языком и посмотрела на посмотрела на удивленную Мандель. У той лишь остался призрак смеха на лица и она была вся во внимании Джины.

— О, правда? Интересно! — рассмеялась блондинка и с презрением посмотрела на мою любовь. — Ты нарушила свой альтруизм, пожелав мне смерти. Ты ничего не знаешь о моей смерти и о том, как я буду продолжать наделяться властью.

Теперь глаза Джины — кусочки лавы на белом мраморе лица были устремлены прямо в глаза надзирательницы.

— Зачем мне какие-то гнусные пожелания, если я могу тебя убить? А власть у тебя маленькая, её почти нет. Ты просто ставишь всё под свой закон и забываешь о том, что может случиться. Не боишься, страх не к лицу такому монстру как ты? Тебя называют чудовище, а ты себя считаешь чем-то отдельных от этих людей, однако ты такая же, просто родилась в нужное время. Обзываешь, бьешь других, чтобы замять старую обиду? Ты мстишь всему миру из-за личной обиды. А стоит ли эта месть чего-то? Чего ты добилась? Их боль не замажет твою, их страх не перекроет воспоминания. Ты ударила любовь по щеке и хочешь чтобы она снова к тебе пришла? Чужими страданиями своё горе не заморишь. Ты будешь ещё долго страдать, вожделение не любовь, любовь красивее вожделения. Ты лишь утопаешь в подобии любви, — говорила она голосом схожим с Грезе, казалось, что это она рассказывает о себе сейчас.

Я стоял приоткрыв рот, ведь Джина так мудро говорила, что я бы дал ей лет девяносто. Молодая девушка с глазами старухи…С глазами древнего. Как такое может быть? Хотя, я не должен удивляться, ведь существо в ней крайне древнее и оно может рассказать о многих вещах.

Я заметил, как покраснели у Ирмы щеки и она тут же отвернулась. Её руки дрожали и держать себя в нормальном состоянии ей было трудно. Мандель удивленно смотрела то на Джину, то на подругу. Она тоже понимала, что Джина задела её за живое.

Я думал, что Грезе сейчас рванет отсюда, ведь все видят как она проигрывает. Грезе оказалась не такой, повернувшись к Джине снова лицом, она замахнулась.

— Да как ты смеешь мне говорить это! — её рука резко остановилась перед носом Собачки.

Улыбка не сходила с лица Джины. Она была теплая и победительная, и в то же самое время скрытная.

— Этим ты тоже ничего не вернешь. Тебя бросили и предали, но мстить всему миру за это..Глупо, — а затем она повернулась и пошла навстречу ко мне. Я смотрел как Грезе с ужасом смотрит вслед моей Собачки. Прошлое отражалось в её глазах и руки по прежнему дрожали. Что заставило её остановиться? Что дало ей повод не бить моего щенка?

Девушка остановилась на полпути и повернула голову к надзирательницам.

— Люди слишком низко упали, слишком, — она повернулась ко мне и я уже приготовился к тому, чтобы она меня раскритиковала и дала впасть в гнев и беспомощность, как это сделала с Грезе, однако Джина миновала меня и направилась куда-то по своим делам.

— Джина! — окликнул я её, и звук собственного голоса болезненно запульсировал в барабанных перепонках.

Она не повернулась, ничего не сказала, только тихо ушла.

Теперь мне становилось не по себе от того, что Джина может. Она вырвала из души надзирательницы самое болезненное и оставила её с этим куском собственного мяса одну. Может быть, она и есть правосудие?

Я не могу Ирме что-то запрещать, ведь всё идет вроде как по закону. Джина может сделать, чтобы та сама себе запретила что-либо такое делать? Может ли она заставить отказаться Ирму от привычных ей дел?

Я не знал, но был уверен, что на многое такое она способна.

Для этого зверя внутри неё границы нет, он может запустить свои острые когти в любую душу и тело, вырвав оттуда самое сокровенное.