Покахонтас

Один из воинов поднялся и принес толстый церемониальный столб, немного длиннее человеческого роста, разрисованный зубчатыми полосами зеленого, красного и черного цвета и увенчанный оскалившейся резной головой. Он воткнул его в углубление перед сиденьем Паухэтана. Раздалась глухая дробь барабанов, и люди Веровокомоко поднялись на ноги.

— Идем, — позвала Мехта, потянув Покахонтас за руку. — Сначала мы должны танцевать.

Покахонтас, поглощенная своими мыслями, покачала головой:

— Сегодня я не буду танцевать.

Вступил еще один барабан, потом другой. Звуки были глубокими и отдавались эхом, ритм учащался. Жители поселка, извиваясь в танце вокруг столба, подхватывали ритм и отбивали его ногами, удары эти отдавались в теле Покахонтас.

Жертву! — требовали барабаны. Затрещали погремушки, инструменты сияли на солнце. Флейтисты вступили и превратили ритмичную дробь в пронзительную, повторяющуюся мелодию. Жертву!

Музыка становилась все громче и громче. Похоже, танцевали все, кроме Покахонтас и Паухэтана, бесстрастно сидевшего рядом с ней. Земля содрогалась и стонала. Настойчивый бой барабанов тронул струнку глубоко внутри Покахонтас, и ее тело отозвалось на что-то извечное, на ритм, тысячелетиями переходивший в ее народе от поколения к поколению.

Внезапно последовал знак — великий вождь резко кивнул. Музыка оборвалась на середине, мгновением позже остановились танцевавшие. Все упали на колени и простерли вперед руки. Негромкий звук тяжелого дыхания заполнил воздух. Великий вождь махнул рукой, и все мужчины, женщины и дети бесшумно вернулись туда, где стояли раньше, — на край площадки для празднеств.

С мрачной торжественностью воины-индейцы подтащили узел почти к ногам Паухэтана. Теперь Покахонтас различала очертания под черно-красным одеялом. Она смотрела, как верховный жрец подходит, берет за край одеяло и срывает его.

Мужчина под одеялом сначала не двинулся, даже не заслонил глаза от солнечного света. Жрец ударил его в бок. Он вздрогнул, вытянулся и встал на ноги одним странным текучим движением. Он стоял перед великим вождем, выпрямившись, как стрела. Он был высок, и в его осанке чувствовалась гордость. Нагота делала его уязвимым по сравнению с празднично раскрашенной и богато украшенной толпой. На боку у него была длинная царапина с запекшейся кровью, никаких других отметин на его стройном теле не было.

Кто-то вздохнул. Покахонтас оглянулась. Это она вздохнула или Мехта? Или все они разом откликнулись на красоту и стать молодого монакана? Что-то в уверенном развороте его плеч, поднятом подбородке, твердой линии губ обещало, что умрет он достойно.

Он не смотрел ни на Паухэтана, ни на воинов, принесших его в одеяле. Его глаза были, казалось, устремлены в какую-то далекую точку за горизонтом. Он молится, подумала Покахонтас, и ее глаза расширились. Он, как и я, молится богу неба.

Паухэтан приподнял руку. Подошли две женщины и взяли монакана за предплечья. На секунду его взгляд дрогнул и оторвался от горизонта. Глаза скользнули вокруг, избегая безразличного взора Паухэтана и задержавшись на поднятом кверху лице Покахонтас. Их взгляды встретились. Всего лишь секунда, миг полного, совершенного узнавания. Но Покахонтас он показался вечностью. Она узнала его, она распознала в нем нечто сущее. И он узнал ее.

Связующая их нить оборвалась. Монакана подвели к столбу с перекладиной на краю площадки. Покахонтас, не отрываясь, смотрела на него, пока женщины привязывали его за руки к перекладине, но он больше не взглянул на нее.

Они снова запели — покрытые черной краской воины, жрецы, жители поселка соединились в молитве богу войны. Великий вождь, казалось, скучал. Он столько раз уже видел это и был раздражен, что не удается заключить мир с монаканами.

Но для Покахонтас эта церемония вдруг перестала быть просто очередным жертвоприношением. Ей стало небезразлично, что произойдет с этим монаканом. Ее пронзила внезапная боль, настолько все это было прекрасно: линии тела монакана, распятого на кресте, медный отсвет его кожи в послеполуденном свете, яркие пятна праздничной раскраски вокруг него — красные, зеленые, желтые. Она могла вообразить, что он видит: бога неба, такого голубого в этот день, — но бог бесчувствен к человеческим событиям, буйную зеленую растительность, окаймляющую площадку, и сотни лиц вокруг, раскрашенные во враждебные ему цвета, полные неприязни взгляды.

Он сохранит эту красоту, подумала она. Он удержит ее в себе чистой и строгой. Великолепие весеннего дня поможет ему продержаться, пока его не поглотит мрак.

Один из воинов отделился от группы и подошел к пленнику. Он несколько раз ударил монакана в грудь. Пение продолжалось тихо и неотступно. Воин вернулся назад, уступая место жрецу, который с силой провел по телу монакана своим магическим жезлом.