Показания поэтов

Последние литературные выступления Юрия Юркуна связаны с прекратившей свою деятельность в 1923 году группой эмоционалистов, в которой участвовали кроме него и Кузмина люди, память о которых подвержена сегодня всё тем же прихотям и помрачениям. Это Борис Папаригопуло, Адриан Пиотровский, Анна и Сергей Радловы. Впрочем, это же можно сказать об Андрее Николеве (А. Н. Егунове), В. В. Дмитриеве, И. А. Лихачёве, Л. Л. Ракове и практически всех людях, на протяжении советских лет составлявших круг творческого общения Юркуна. Ещё меньше можно надеяться на сведения о его собственном творчестве, которое, по-видимому, было плодотворным если не по своему объёму, то по развитию. Кроме романа «Туман за решёткой» Юркун пишет пьесы (осталось короткое описание одной из них, «Маскарад слов»), рассказы и, что замечательно в зрелом возрасте, стихи; в 30‐е годы он работает над воспоминаниями о Маяковском, пишет дневник путешествия в Новгород, которое он предпринял после смерти Кузмина. Неизвестно, возможно ли (или сколько времени потребуется, чтобы) восстановить, если не тексты или их примерное содержание, то по крайней мере окружавшую их человеческую атмосферу. Говорят, что портреты подлиннее изображённых на них людей: это совсем не относится к портретам литературным. Михаил Кузмин, называя Юркуна Дорианом, не представлял себе всего драматизма этого прозвища. Со временем оставленный им портрет друга всё больше утрачивает сходство, искажается и тускнеет. Однако сохранили ли нам годы хотя бы одну книгу, как признак того, кто он был?

<1995

>

Истоки русских балетов

<Предисловие>

Хотя наши лета столь незначительны, не надо отбирать у друзей свои праздники. Эта выставка66 приурочена к очередной дате жизни и творчества (что одно) Владимира Захарова, и он показывает нам раритеты из своего собрания, которые смело ставят его наряду с такими хранителями древности, как Костаки и Зильберштейн. Речь идёт о снимках с части фотопластин, недавно обнаруженных в пресловутой старой петербургской квартире.

Пара этих работ известна и принадлежит недавно скончавшейся поэтессе и фотомастеру Иде Наппельбаум, писать о которой мне кажется излишним. Другие работы близки им на первый взгляд: не менее сильны, но сразу же выдают оригинальный талант, собственную манеру и выбор персонажей. Некоторые нюансы позволяют датировать их приблизительно 1925–1932 гг., временем между массовыми отъездами и массовыми репрессиями.

Верно, что Моисей Наппельбаум, к школе которого безусловно относятся обе художницы, запечатлел иногда печальное, иногда лживое лицо эпохи, однако Аде Пересвет неизвестно какими судьбами удалось схватить её пленительное попо. Нас волнуют задумчивая пустота, сладкая грусть, беззащитность жеста – всё, что живо сейчас и почему-то не поддаётся современной фактуре и позе.

Кто это на фото? Зачем знать, когда жизнь стала воздушным театром, со сцены которого не сойти, хотя бы даже все зрители разошлись и актёры ушли, остались прозрачности, эхо и декорации.

Оригинальные пластины хранятся в конвертах, сшитых между собой в книжки. Эти книжки нашлись в ящике, где кроме них были потрёпанный роман Ашиля Эссебака, вырезки и разрозненные листки с рисунками, письмами и выписками; из последних взят назидательный анекдот, который хочется напоследок предложить публике, чтобы поздравить Володю Захарова с Днём Рождения и пожелать ему много счастливых находок дня.

Василий Кондратьев

Бывают слова, за которыми видно больше, чем просто лицо, событие или место. Нельзя понять подлинную породу того или иного важного пласта нашей культуры, не зная точно, откуда эти слова пошли.

Например, «Русские балеты» – не просто название труппы: для нас это целая эпоха, можно даже сказать, кульминация русского и вообще мирового искусства, с которой связаны все великие имена века, кроме, наверное, Дюшана и Кукрыниксов. Но мало кто знает, что эти великие слова возникли благодаря французскому поэту барону Жаку Адельевард-Ферзену, которого мы назовём просто граф Ферзен, потому что ему так больше нравилось.

Граф Ферзен был из осевшей во Франции северной знати; его предок был фаворитом шведского «короля-солнце» Густава III и одновременно – знаменитой Марии-Антуанетты, что привело к осложнениям между двумя странами. В начале нашего века высший свет знал особняк ещё юного графа в центре Парижа, изящно обставленный в модном тогда стиле либерти и вдохновлённый Розовым павильоном67 тогдашнего законодателя вкуса Робера де Монтескью (сегодня более известного нам как дез Эссент и Шарлюс из романов Гюисманса и Пруста).

Хозяин дома, писатель и собиратель, был увлечён тем живым духом классического наследия, который под воздействием учёных умов Винкельмана и Патера пропагандировали такие художники, как Вильг. фон Гледен и Оскар Уайльд. Юного графа часто посещали учащиеся, и в ходе их интересных бесед однажды возникла идея нового театра, который помог бы ближе донести публике «мёртвый язык» античной скульптуры и литературы.