Показания поэтов

Может, надо начать просто и по порядку. Но тогда будет так: мы выросли в красивом и подвымершем месте на развалинах какого-то другого города, и поэтому… Нет. Просто здесь никогда не было свободы, и поэтому в уме нет крупного плана жизни, чтобы сказать всю правду. Правда – это точность, а не то, что кажется правильным. Факт. Для которого у тебя здесь только твоя жизнь или, бывает, один кафетерий на углу. Там, где ты стоишь на грани своего и другого. Почему Сергей и писал: большое и простое не может стать маленьким, а тем более – двойным.

Кто знает этот глоток кофе на Невском. Бросок мысли, крепкий дух с привкусом горечи. Чтобы жить и сказать прямо, отойди, глянь как бы сбоку на себя, а значит, других. Ты живёшь, чтобы найти свою точку и самому стать мерой и порядком произошедшего. Это не слово, не звание – просто точка, твоё место здесь, где кажется, что столики передвигаются, как фигурки шахмат. Всё идёт, и ты здесь, чтобы не сойти с пульса. Всё никогда не идёт как надо. Хорошо это тебе или плохо – не суть дела. Твоё дело отсюда войти в то, как оно катится, просто чтобы называть вещи своими именами. И здесь продолжай: мы выросли на развалинах какого-то другого города, и поскольку жизнь всегда рисовалась нам, как могло быть или может быть, мы благодарно прозябаем и тащим каждый в свой угол, чтобы дожить до лучших времён и загладить несправедливость судьбы. Ты будешь не прав, потому что в ответ будет много простых и больших слов. Выпей. Глоток, чтобы всё стало крепко. Твоё право быть не со всеми, чтобы потом было что рассказать и понять: здесь твоё место, и здесь ты нужен. Чувство, доходящее до снобизма. Как в лучшей, кажется, повести Бориса Кудрякова: Здесь вопросов не ставят. Рюмку свинца изопьём и надкусим стекло.

Поэтому не найти пути в городе, идти по лунной тропе, как вьётся высоко вдали серебряный арлекин, которому вторят горячие воды канала, аспидные цветы оград и сумрачные полукозлы на воротах. Лампа-паук покачивается на цепях, и не одиноко раздумывать над искорками окон в ночи, которые ещё живы. Нет более глубокого и оцепеневшего времени, чем в состоянии разброда и близкой войны. Не за горами отсюда тысячи одинаково грязно одетых людей убивают друг друга, чтобы в жизни было очевидно, почему здесь, в тиши полумёртвых кварталов, пропадают и гибнут другие тысячи. На обед в великокняжеском зале выйдут орлами двубровые рыла, и полузверские статуи на зданиях оживут. Тихо. Можно идти без суеты и не успевая в завтра, поскольку без воздушного вида жизни и без нашего участия друг в друге никакого завтра не будет – только множество вероятных и невероятных миров, беспорядочно лопающихся в нашей толпе на проспекте в этот каждый день. Когда город выглядит пусто, как слова, среди которых погибший Сергей вдруг засаднит у меня в сердце, потому что там всё до боли сбывается и там каждый из нас носит свою толику смерти. Все поэты.

<1995

>

Странная война

4 октября

Ветер шипит всё прозрачнее, звуки отчётливы, облака, штормившие на склоне морского заката, мрачнеют и заволакивают небо, позже просыпаясь под полной луной хлопьями пепла, их тучи, похожие на дирижабли без опознавательных знаков, повисли над побережьем. Идущий с залива шум треплется в осенней листве, которой усеяна залитая рыжим галогенным освещением прибрежная автострада, и редкие слабые электрические огни разбегаются в гору по чаще посёлка, в его аллеях, в глубоких оврагах, журчащих ручьями, курящихся вечерними кострами или трубой какого-нибудь приземистого в зарослях дома, изредка попадаются фонари сияния, полные трепетно бормочущих и танцующих листьев, теней, мошкары на почерневших столбах с изображением Адамовой головы. Коса берега ночью излучает слабый ореол, заметный, пока луна не начнёт удаляться и таять. Затянувшие линию горизонта сумерки выпустили белое облачко, напоминающее не то дымок выстрела, не то быстрый воздушный шар.