Показания поэтов

Собственные угрызения Бодлера, лежащие в основе «Любителя опиума», остались глубоко скрытыми в комментариях к «Исповеди англичанина, употреблявшего опиум» Томаса Де Квинси, изложение которой представляет собой эта часть «Искусственного рая». Но здесь не простой пересказ, и сам Бодлер в заметках к своей книге называет его амальгамой. Воспользовавшись выражением Малларме, можно уточнить, что если первой частью книги была поэма в прозе, то «Любитель опиума» оказывается критической поэзией. Поскольку личный рассказ потребовал бы от автора слишком серьёзных признаний, которых не сгладить лирикой, книга Де Квинси (как незадолго до этого книги Эдгара По) дала Бодлеру редкую возможность выразить собственные размышления. Ко времени создания «Искусственного рая» поэт уже окончательно привык принимать опиум, чтобы успокоить болезненные последствия давнего сифилиса, которые вскоре – заодно с наркотиком – привели его к полной физической деградации и мучительной смерти. Задумываясь над «Исповедью», Бодлер видел, что этот трагический оборот его жизни характеризует судьбы очень многих людей эпохи, и в особенности тех, в ком он мог бы узнать своего лирического героя. Таким героем во второй части «Искусственного рая» становится Томас Де Квинси. В нём находишь то главное, что отличает «чувствительного человека» «Поэмы о гашише». Но, как и Бодлер в зрелую пору, здесь герой уже узнал успех и может надеяться на относительно спокойную жизнь. Однако если молодого денди неистовые минуты раздирали время от времени, то любитель опиума погружён в грёзу непроницаемую. Он никогда не выходит из постоянной задумчивости, куда герои Готье и самого Бодлера пока что наведывались лишь изредка. Действительность вторгается в его жизнь только в виде страданий от нужды и от болезней, упрёков самому себе и кошмаров, напоминающих сновидения. Здесь тот моральный тон, который взят автором в первой части, как будто обращается против него самого. (Впрочем, ведь от гашиша, личное знакомство с которым было у поэта поверхностным, Бодлер теперь переходит к более чем близкому опиуму.) Всегда жалкий и несуразный в своём временном опьянении, молодой денди мог вернуться на трезвые развалины своих грёз с надеждой упорным трудом и созерцанием заслужить себе теперь ещё более подлинную и высокую жизнь. Однако что это за труд, который возводит на Олимп духовности? В моральном смысле существование любителя опиума безукоризненно: он живёт на сцене скромно и уединённо, усердно занимается философией, литературой, и Бодлер (о неприглядной жизни которого мы узнаем позже из его писем) не без скрытой надежды упоминает об удивительном долголетии Де Квинси, перечисляет его многочисленные вышедшие сочинения. (Их внутреннюю близость подчёркивает и то, насколько собственные слова Бодлера сливаются с пространными переводами из Де Квинси, которые составляют значительную часть «Любителя опиума».) Вместе с тем беды, обрушивающиеся на героя, утрачивают метафизическую основу и подозрительно начинают становиться теми страданиями, какие испытывает в обществе любой безденежный ум. Здесь Бодлер не делает логического завершения, к которому очень располагает ход мыслей Де Квинси, развивающего мораль «Поэмы о гашише»: поскольку наркотик не становится благословением, он не может быть и проклятием. Гашиш или опиум могут сосредоточивать человека на его внутреннем мире и могут – заодно с его способностями – обострять все те слабости и страдания, которые всегда преобладают в человеческой жизни над лучшими намерениями. В книге Бодлера эти наркотики представляют собой тот сюжет, который для автора «Цветов зла», как и для Де Квинси, – сухая и голая палка; но игриво сплетающиеся на ней ленты, виноградные лозы и цветы могут быть драгоценным по богатству видом. И поскольку здесь преломилась вся жизнь писателя, ему удалось на основе одной из тех популярных монографий, которые до сих пор, как и полтора века назад, печатают охотнее более глубоких книг, создать и оставить после себя нечто большее, чем просто традиционное поэтическое искусство.