Показания поэтов

Мой хозяин, и хозяин первого в городе кооператива, был однокашником Настиного папы. Дом тут неплохой и просторный, и со всеми почти удобствами, но совсем не обжитый за много лет, как будто в него только въехали или собираются выезжать. Хозяева наведываются почти каждый день, даром – лето, но всякий раз это очень трудный разговор. Я всякий раз не понимаю, чего ожидать от этих резких отрывистых людей с очень осторожными глазами, от которых, по их русскому обычаю, совершенно нельзя обособиться, но ведь и вместе никак: всякое слово, жест или след тут же взвешиваются и учитываются по какому-то разряду, заносятся в счёт, разбираться в котором у меня, признаюсь Вам, нет никакого желания. Здесь тоже висит какая-то подозрительность, которой нетрудно заразиться… Видите, Катя, Вам может показаться очень странным, что это я пишу, но когда приезжаешь не загорать неделю-другую, а жить надолго, всё представляется в совсем другом свете, и когда проходишь эти холмы, эти деревни, которые мы сегодня с Настей пересекали по дороге к морю, испытываешь очень тревожное напряжение, будто ждёшь удара. Впрочем, я уже к первому здесь полудню понял, что Туапсе для меня будет – на ход ноги – и, увы, не ошибся, хоть хотелось.

Я уезжаю, как только смогу, поскольку дал себе слово осмотреться, как следует, написать Вам это письмо, и ещё начать кое-что из работы. Ну вот, я осмотрелся, с грехом пополам тяну лямку со своим Лоренсом Дарреллом, и теперь вот написал это письмо. Теперь можно отправляться, как только я подгадаю здесь своего хозяина, чтобы он с утра подбросил меня с моим баулом на вокзал. Я послал письмо друзьям Милениных родителей, которые живут под, то есть над Адлером, и они вроде смогут и приютить меня – и провести за линию, в Пицунду, где раньше жили. А там я, может, разыщу своего друга. Во всяком случае, впереди ещё множество чего. Хотя радуюсь ли я этому множеству? Скорее, всё никак, всё как-нибудь. Ещё неделю-другую я всегда смогу вернуться в Петербург, но я лучше пойду поцелую собаку там, во дворе, чем вернусь вот так. Так что в Адлер. Я Вам напишу оттуда, когда разберусь, и, может быть, у меня даже появится адрес. Посмотрим. И я всё-таки уже скучаю, вот ведь. Передавайте от меня приветы и поцелуи Белле, Вове, Андрюше… Если повстречаете Вову, то передайте ему, что Чёрное море совсем уже и не «чёрное», потому что приобрело расцветку такого любимого им камуфляжа, и это очень красиво – камуфляж с лазоревой искрой. А Белле просто скажите, что я её люблю. Я и Вас очень люблю, Катя, и целую.

Не скучайте,

    Ваш ВК

2.06.97 г.

6 июня 1997 года

Милая Катенька, я совершенно умираю от усталости и сижу, прихлёбывая какую-то сладкую водку, чтобы собраться и описать Вам свои приключения. Я вроде бы совсем недавно отправил Вам своё последнее письмо, а уже сколько всего. Вы, думаю, помните, что я писал Вам накануне отъезда. И вот что было.

Я выбрался из своего доброго домика ещё засветло и под горку едва дотащился со своим баулом до самой дороги, хотя и так почти опоздал на поезд. Ну и очень скоро я уже ехал по курортной линии, поглядывая то на Каспийское море, которое билось о волнорезы внизу, то на разномастные деревеньки и дачи, которые выглядывали из расселин между холмами с другой стороны. По вагону проходили гармонисты, монашки и тётки с пирожками, иногда забавно наталкиваясь друг на друга. По дороге не было ничего забавного, кроме Сочи.

В Сочи всё дышит полегче и повольготнее, чем в портовом Туапсе, потому что преступная столица края всё-таки. Я даже огорчился, прочитав на перроне <в> кафе газеты, на сколько праздников опоздал. Только что завершился фестиваль пива, а вчера было выступление балета Михайловского. Я бы дорого дал, чтобы посмотреть на публику. А так всё вокруг беготливо и даже вполне столично. Пока я обедал в грузинской харчевне «Три Журавля», меня надоумило пойти в художественный музей. Забрёл на вернисаж местного авангарда. Во время всеобщего ликования я подошёл к здешнему поэту-радикалу, который открывал выставку, и представился заезжим сотрудником петроградского ГЦСИ: умри, Захар! Меня очень приятно напоили водкой, и вечер мило продолжался в музейном кафе, но господа как-то затушевались, стеснялись, и вообще было видно, что сегодня чересчур большой праздник, потому что художники бросались на женщин и на какую-то, подозреваю, пару меценатов как голодные волки. Всё так, ничего себе. Лучше всего дендрарий, и скорее всего потому, что я хорошо помню его с детства, а так было очень тепло и уютно гулять по всей здешней австралии, азии и америкам; возле розария меня поймали лотерейщики, но я удачно сбежал.