Показания Шерон Стоун

– Про негра… и про его анальное отверстие мы и без Вас знаем, господин Бердяев… Тоже мне метафора – анальное отверстие негра… Знаем, заглядывали…

Закрыл глаза и предается воспоминаниям:

– Вот стоит фашист на ветру, ежится и думку думает: темна эта гребаная русская ночь, темна и загадочна…

Порывисто чего-то записывает.

– И правильно он ежится. Ибо смерть чует.

Подумав, Зубок выпивает стопку коньячка.

– И чует он правильно… Сколько я их вот этими руками…

Оглядывает руки:

– Двести… Триста… Как полоснешь – точно кровь как из барана!

Грозит пальчиком в глубину истории, в лабиринты русской философской мысли:

– Так-то вот, многоуважаемый господин Бердяев. Задом негра меня не спугнешь…

Снова вбегает Мишаня – весь в дедушкиных медалях, но опять в слезах.

– Бабушка говорит, что я стилистом должен стать.

Он плюет в сторону двери:

– Тьфу! Тьфу! Чтоб ты сдохла! Дедуля, ты прав – она совсем безмозглая!

– Ну, а я про что? Стилистом… Секс-меньшинства нам ни к чему! Не за это кровь проливали!

Мишаня возле уверенного правильного деда успокаивается.

– Деда, а на зоне ты как чик-чик?

– На зоне-то? На Колве семь человек, чик-чик – и готово… На Лысьве шесть человек… На Трактовой тоже одного. Чисто так… Бритвочкой чик по горлу! И полетел человечек в рай, с Богом здороваться.

– Ой, страшно… А кишки куда? В магазин?

– А то! На дамские сумочки… Приходит дамочка в магазин и говорит: дайте мне вон ту сумочку… Из кишочков, которая слеплена…

Мишаня заливается:

– Из кишочков, ух ты…

– Ну да… Я за нее большие деньги заплачу. О-о-о-очень большие.

– О-о-о-очень большие… – тянет внук.

– И вот пришла дамочка из шоппинга, а ночью кишочки стали ее душить. Выползли из сумочки – и давай душить… А теперь иди, дай мне еще поработать…

Выпроваживает к двери, внук упирается:

– Дедушка, еще! Еще! Как они ее душили?

– Потом, потом…

Мишаня рыдая, барабанит с той стороны двери:

– Дедушка! Ну, дедушка!

– Петруша, Людмила Алексеевна, пришла! – доносится голос супруги.

На кухне, мило и душевно чаёвничая, обо всем и договорился Зубок с безутешной Людмилой Алексеевной.

– Сумма моя Вас не смутила? – спросил он сочувственно напоследок.

– Да какая тут сумма, Петр Иванович, когда речь о любви?

– И то верно. Когда любовь – никаких денег не пожалеешь.

Он смущенно и галантно кашлянул:

– Одна маленькая деталь. Во имя безопасности предприятия нашего, только голова останется в целости и сохранности. Все остальное – увы… К Богу полетит в первую очередь.

Подумал и добавил:

– Оно и понятно – заждался он.

Оживленно потер руки:

– Ух, какой кураж пошел!

Действительно, в лице этого невзрачного старика вдруг появляется какая-то отрешенная тихая маниакальность прирожденного убийцы – самый настоящий кураж!

Петр Иванович наливает себе маленькую стопку коньяка, выпивает и блаженно закрывает глаза, не обращая внимания на изумленную супругу Вонялы и не слыша ее вопрос, который она повторила дважды:

– Только голова? А остальное?

– Вот и хорошо… – продолжает старик. – Коньяк для чего? Чтобы кровушку погреть стариковскую… Сколько во мне ее осталось – два стакана? 71 год мне уже, Людмила Алексеевна… Возраст чистого искусства, так сказать.

Переходит на очень доверительные интонации:

– Я ведь во имя чего все это делаю? Во имя чистого искусства трупики я добываю… Прирожден, я так сказать, убивать. Но только никому до этого дня не рассказывал.

– Никому? – потрясенно уточняет Людмила Алексеевна.

– Страшный я вроде бы человек, – не слыша ее, продолжает старик. – А разобраться – и не страшный вовсе… так, мелкий бес… серийный убийца…

Комнату наполняет легкий храп. Старику вздремнулось – тепло и сухо у него на душе от коньячку.

Людмила Алексеевна с испугом окликает:

– Петр Иванович!

После паузы спрашивает себя:

– Не слишком ли я много узнала?

Зубок бормочет, словно услышал ее сомнения:

– Не беспокойтесь, это мы исправим погодя.

Вдруг вышел из дремы, вскинулся как бравый солдатик.

– Правильно – какой же я страшный? Вон и мухи спят на ходу от скуки наших разговоров… Тоже мне страшный человек. – Он стал совсем бодрый. – Значит, голова только от него и останется. Так надо. Да и то сказать – зачем ему больше, раз женщину обижает? Солидно разве?

– Ну, голова – тоже хорошо. Голова у него хорошая. Я всегда удивлялась ему: Анатолий, ну какой ты цепкий мыслитель!

– Я тоже заметил: цепко он кумекал, большой был аналитик… Эксперт…

– Будет встречная просьба, Петр Иванович… Перед тем как доставить голову… Нельзя ли Анатолия рыженьким подкрасить… Нынче он седой весь, а я ведь рыженьким его полюбила…

Зубко изумлен:

– Постойте, Людмила Алексеевна, дорогуша Вы моя… Разве седой он? Лысый же он совершенно!

Людмила Алексеевна напугана собой:

– Мать моя – вживую забредила! Точно ведь лысый, Петр Иванович! И много лет уже! А мне привиделось… закрыла глаза и привиделось: седой как лунь…

Всплакнула:

– Двое суток не спала – переживала, уж простите меня. И поймите: ведь на улицу он хочет меня выкинуть… на улицу… По любви это разве?

– Исправим этот недостаток, Людмила Алексеевна, обязательно исправим.

Подумал и рассудил: