Покажи мне дорогу в ад

Ипполит вытащил из кармана автоматический пистолет… я не успел помешать ему… и начал палить в разные стороны. Выпустил 17 пуль. Заменил магазин и продолжил. Разбил зеркало и две лампы на люстре, многократно продырявил билетершу и обнаженных женщин, сбил с элегантной подставки горшок с фикусом, засадил несколько пуль в стенные часы. Во время стрельбы орал что-то по-венгерски, скакал и прыгал, как будто танцевал чардаш. Последний патрон злорадно всадил в лоб валяющейся на полу блондинке.

Все три продырявленные пулями Ипполита женщины вяло, как сонные тюлени ластами, шевелили руками и ногами, моргали глазами и трясли головами. Из их полуоткрытых ртов доносилось что-то напоминающее мышиный писк. Из ранок сочилась неприятная зеленоватая жидкость. Мы положили их друг на друга, как манекены, завернули ковром, вытащили на перрон и бросили на рельсы. А сами сели на кушетку, передохнуть и собраться с мыслями.

Не тут-то было!

Ипполит показал рукой на часы и крикнул: «Гляди!»

Три дырки от пуль на циферблате — сами собой заросли. Потом как в обратном кино — сама собой починилась лампа на люстре. Потом другая. Восстановилось зеркало. Через минуту комната на вокзале выглядела так же, как до пальбы моего кузена. А затем… в комнату вошла билетерша. Без следов от стрельбы на теле. Медленно, задом наперед, — проковыляла на свое место, села и застыла в той же позе, что и раньше. За ней в комнату, тоже задом наперед, вошла блондинка и встала на то место, где раньше стояла. Пулевое отверстие на ее лбу заросло.

Третьей приковыляла маха…

Там, где раньше лежал ковер, доски пола потемнели, на дереве показались складки, и еще через несколько секунд — ковер лежал на старом месте.

— Ради бога, больше не стреляй!

— Тебе что, все это жалко? У меня еще один магазин в запасе.

— Все, что ты вокруг себя видишь — не настоящее. Состоит не из привычной нам материи, а из… не знаю из чего… из сгустившихся воспоминаний… представлений… желаний. Его желаний. Для него — все тут имеет смысл, оно ему ценно и важно. И он не допустит, чтобы мы тут что-то испортили. Он накажет нас за бунт, вот увидишь. Не знаю, как.

В этот момент неожиданно загудел отходящий поезд. Тронулся и медленно укатил. Мне показалось, что это поезд детской железной дороги, только размером с настоящий.

Мы опять услышали вой.

Ипполит вдруг начал раздеваться. Я хотел его остановить, но заметил, что он делает это машинально, как робот. Раздевшись, мой кузен лег на обнаженную маху, раздвинул ей бедра, грубо схватил ее за груди и со всего размаху вбил в нее свой уланский фаллос. Начал совершать фрикции, а через минуту очевидно с трудом повернул голову ко мне и простонал: «Я делаю это против воли, берегись, Генри!»

И тут же я ощутил неодолимое желание обнять и поцеловать блондинку.

Мои руки и ноги меня не слушались. Он… тот, невидимый, но присутствующий здесь… он управлял мной как марионеткой. Я не мог противиться его воле. Разделся. Подошел к блондинке, крепко обнял ее и поцеловал. Вкус ее языка напоминал вкус железа, губы были резиновыми. Через несколько мгновений — стоя — проник в нее.

Первым кончил Ипполит — и закричал от боли. Через несколько минут это же испытал и я. Вместо радостной волны наслаждения — волна режущей боли прокатилась от яичек до головки.

Это было наказанием за стрельбу.

Пришли в себя мы на улице. Босые и нагие. На той, с темно-синими домами. Вокзал исчез.

Кошмар продолжался.

Побрели непонятно куда. Холодные камни мостовой обжигали ноги.

Неожиданно услышали скрежет догоняющего нас трамвая. Встали на тротуаре, смотрели. Синий трамвай медленно проехал мимо нас. Вел его мертвый Теодор. В немыслимой фуражке. Отдал нам честь и показал указательным пальцем на свой, все еще высунутый лилово-серый язык. Все пассажиры были нам знакомы. Тут был и слуга Теодора Латур с пепельно-фиолетовой физиономией, и барон и баронесса фон Цароги с сыновьями и челядью, и все семь участниц спиритического сеанса. У всех у них были ужасные, искаженные лица. Агнессы в трамвае не было. Лидия выпучила глаза, открыла рот и показала неестественно длинные красноватые зубы. Затем вытащила один из них изо рта и воткнула его себе в щеку. А госпожа Марта вынула свои глаза из глазниц и продемонстрировала их нам. Глаза в ее руках посверкивали и крутились.

Издалека увидели освещенный вход в какое-то помпезное общественное здание. Подошли. Прочитали вывеску, написанную черным шрифтом. «Шпитцнер музей».

И оба ощутили неодолимую потребность пройтись по залам этого непонятного музея.

Войти в музей можно было только через открытую веранду, напоминающую театральную сцену. На нее вели с улицы ступеньки, покрытые красной ковровой дорожкой. На ступеньках этих стояли и мирно беседовали между собой пять прекрасно одетых, породистых и лощеных джентльменов. Лица их выражали достоинство и уверенность в себе. Откуда они тут взялись?

Рядом с ними, мы, босые и голые, чувствовали себя неловко.

Джентльмены преграждали нам дорогу.