Покажи мне, зеркало…

Все еще был жив в памяти наш последний разговор состоявшийся прямо перед отъездом, когда она угрожала навредить моей матери. Тогда, я заставила ее прикусить свой ядовитый язык, так как у меня было действенное оружие против нее, теперь же, никто, даже хан, от которого весьма ловко скрывают правду ставя в известность лишь о том, что выгодно Зейнаб ханым, не сможет защитить нас с мамой от ее нападок и преследований.

Воспитанная в аристократической среде, мама до мозга костей оставалась истинной леди — мягкой, скромной, послушной. Она никогда не вступала в споры, не интриговала и не устраивала заговоров за спиной соперниц, уничтожить такую не составляло никакого труда. И, если я, в самое ближайшее время не найду способ держать старую ведьму на расстоянии, то она, как и обещала, растопчет нас обеих.

Вот так, трясясь несколько суток в высланной за мной карете, я умудрилась довести себя до такого состояния, что начинала огрызаться на элементарные замечания прислужниц, за которые, сознавая собственную несправедливость, потом сама же просила прощения. Они, разумеется прощали, но тем не менее тяжелый осадок, возникающий в такие моменты, еще долгое время не проходил, заставляя меня чувствовать себя такой же как та, кого ненавидела всеми фибрами своей души.

— Госпожа, поглядите, — голос Марал, новой служанки, подаренной мне перед свадьбой матерью Эрдема, отвлек меня от невеселых мыслей. Пухленькая хохотушка, она была единственным оставшимся у меня напоминанием о том периоде моей жизни, когда я действительно чувствовала себя счастливой. Ей одной, я могла доверять все, что у меня на сердце, и очень страшилась того, что Зенаб ханым попробует ее у меня отнять.

Почувствовав радость и нетерпение в ее голосе, я не удержалась и выглянула в окно пытаясь понять, что же вызвало в ней такой восторг, и не смогла сдержать слез. Родной "Гюльбахче", словно райский сад раскинувшийся посреди гор, сиял и переливался под полуденным солнцем. Золотые купола минаретов отражая свет слепили глаза, которые в данный момент были прикованы к галерее, на которой стояла мама и махала мне платочком.

Порыв остановить карету и броситься навстречу, был так силен, что пришлось изо-всех сил впиться ногтями в ладони, чтобы испытанная боль не дала мне совершить опрометчивого поступка. Отныне, все должно было быть по-другому. Больше нет той непоседы Фарах, вносящей смуту в размеренную жизнь дворца. Меня заставили повзрослеть, а значит и вести себя отныне нужно соответственно своему возрасту и положению.

Только тогда, когда карета, повинуясь приказу остановилась у ворот, я позволила себе откинуть занавеску и выглянуть наружу. Двор был пуст, ни единая душа не вышла приветствовать меня дома через столько лет. Чувствуя, как задрожал от разочарования подбородок, я, стараясь не показать при служанках своего огорчения приподняла юбки и осторожно спустилась на землю, как внезапно заиграла музыка, дворцовые ворота распахнулись и мне навстречу вышел сам Шахбаз-хан с многочисленной свитой, среди которой тут и там мелькали знакомые лица моих братьев. Женщин среди встречающих не было, по традиции, с ними я встретиться должна была уже на территории гарема.

Отец открыл объятия, и готова поспорить, что никто не сомневался, что я, как и в детстве, немедленно брошусь в них. Но всякого, кто так думал, ждало разочарование. Медленно и с достоинством, подражая манере султанских дочерей, с которыми успела подружиться, я подошла к отцу и поцеловав его руку, приложила в знак уважения ко лбу.

Громкие звуки инструментов ворвались в распахнутое окно и ханзаде Джабир подскочил на месте. Время в ожидании тянулась так медленно, что он и сам не заметил, как его сморил сон. Резко поднявшись, первое, что он сделал, это облегченно вздохнул при виде листка бумаги на своей груди, который в течение всего сна машинально придерживал ладонью. Слава Всевышнему, никто не заходил в его покои и не успел сунуть свой любопытный нос туда, куда не следовало.

Улыбнувшись изображению, он привычным жестом спрятал его в ларце из цельной бирюзы стоящем в изголовье кровати, и заперев специальным ключом, который всегда носил с собой, подошел к зеркалу.

Она здесь. Повинуясь данному слову, он ни разу за все эти годы не давал ей о себе знать, надеясь на то, что однажды, пусть и не сразу, но сестра простит его за ту безобразную сцену в саду. О, Аллах. Он и сам не понимал, как это произошло. Ни за что, даже в страшном сне не желал бы вновь увидеть то отвращение, что появилось на ее хорошеньком личике в тот момент, когда он понял, что перешел черту.

Он не хотел этого. Всевышний свидетель тому, как он боролся с собой, делал все возможное, чтобы держаться от нее на расстоянии. Он даже согласился на бессмысленное предложение матери создать для него гарем, гори он синим пламенем, только для того, чтобы, доводя себя до изнеможения в объятиях горячих красавиц, просто не иметь сил думать о ней.