Покажи мне, зеркало…

Нет, пашу не закололи, и не задушили. Смерть, что выбрал для него убийца, была гораздо изощреннее, коварнее: пока паша находился в хамаме, кто-то успел заменить несколько свечей установленных по всему периметру бассейна, на отравленные. Именно аромат, не различимый от обилия благовоний, добавляемых в воду, медленно, но верно распространяясь по закрытому помещению и стал причиной смерти молодого жениха и пяти его слуг, помогающим совершать омовение.

Лишь через два часа, обеспокоенные тем, что господин до сих пор не вышел, слуги осмелились забить тревогу. То, что предстало их глазам, повергло в настоящий ужас: мертвые тела плавали на поверхности бассейна, а в воздухе витал подозрительный терпкий аромат, от которого у вошедших странным образом начала кружиться голова и заслезились глаза.

Срочно, еще по горячим следам, было проведено расследование, но оно, увы, не дало никакого результата — никто ничего не знал. Убитый горем Ибрагим-паша с молчаливого одобрения султана, велел янычарам не жалеть никого из тех, кто, по его мнению, проявил халатность и не смог спасти своего господина. Отрубленные головы массово слетали с плеч, но вернуть Эрдема к жизни они были не способны.

Кап-кап-кап…

Чувствуя, что мне не хватает воздуха, вышла на балкон и сорвав с головы черное покрывало, блаженно подставила лицо под падающую с небес благословенную влагу. Капельки дождя смешавшись со слезами стекали по лицу вниз увлажняя одежду, но мне было все равно. Что мне испорченная одежда, когда погублена моя жизнь?

За спиной послышались слегка шаркающие шаги, и следом за мной на балкон вышла моя несостоявшаяся свекровь. Резко постаревшая, она, казалось подобно мне, не замечала, что ее волосы и одежда пропитываются влагой. Глядя вдаль, где под дождем блестели и переливались воды Босфора, она, не оборачиваясь, произнесла:

— Мой сын, очень любил тебя, дитя. Одному Аллаху известно, сколько я отговаривала его от союза с ребенком, объясняла, что негоже молодому мужчине в самом рассвете сил, тратить драгоценное время на ожидания, предлагала создать для него гарем, но все без толку, он не желал ничего слышать ни о ком, кроме своей Фарах. Он и нас заставил полюбить тебя так, как любил сам…

— Султанша, я…

— Нет, не говори ничего, не надо, — по-прежнему не оборачиваясь, она подняла руку, призывая меня к молчанию, — мой сын желал видеть тебя счастливой, и будь он сейчас здесь, с нами, для меня не было бы большей радости видеть, как его прекрасные глаза загораются при виде тебя. Но, его больше нет… Что ждет тебя здесь, юная княжна? "Старый дворец" в котором ты проведешь свои дни в печали оплакивая радужные мечты о разрушенном счастье? Ты, никогда больше не сможешь выйти замуж и состаришься от горя и слез гораздо раньше, чем можешь себе представить… Нет, Фарах, ради сына, ради его любви к тебе, я так поступить не смогу. Ты вернешься в Гызылдаг, и по истечении срока траура, вольна будешь распоряжаться собственной судьбой так, как пожелаешь. И, если ты решишь выйти замуж за достойного человека, что ж, я готова дать тебе свое благословение, но… только уезжай, потому что каждый раз глядя на тебя, я буду вспоминать о сыне, которого насильно вырвали из моих объятий и закопали в холодной земле.

Боль этой женщины была так сильна, что мое горе рядом с ее, показалось мне наигранным, не настоящим. Разве можно было сравнить ту тоску по другу, что испытывала я с ее горем? Вряд ли. Материнская любовь — чувство, которое можно испытать лишь самой став матерью, а этого, останься я в Стамбуле и поселившись в "Старом дворце" аналоге нашей "Обители слез", мне никогда не узнать. Я все еще думала о ее словах, когда женщина, наконец повернулась и посмотрела на меня:

— Я написала твоим родителям, Фарах. Как только закончится срок траура, ты вернешься на Родину.

Кенсингтон. Англия.

— Властью данной мне Богом, посвящаю вас в рыцари. Будьте храбры, верны и честны…

Его величество Георг Ганновер, с недавнего времени считающий официальную резиденцию Сент-Джеймс чересчур людной, предпочитал все летние месяцы проводить в гораздо более скромном по любым меркам — Кенсингтонском дворце. В этом сравнительно небольшом, но очень уютном замке, расположенном в западной части Лондона, он предпочитал проводить большую часть времени, проводя официальные встречи и увеселительные мероприятия.

Сегодня, в главной зале дворца, собрался весь цвет английского дворянства, шло награждение офицеров, сумевших достойно послужить британской короне, за что многие из них были щедро вознаграждены самим королем, который лично посвятил каждого в рыцари и наградил дворянскими титулами со всеми вытекающими из них возможностями. Среди счастливчиков удостоенных столь великой чести, был и Райтон Филдинг барон Блейкни… хотя, о чем это я? По приказу его августейшего величества, за безупречную службу и особые заслуги, с сегодняшнего дня барон официально стал — графом Блейкни.