ПОКЕР НА КОСТЯХ

   Телохранитель крикнул что-то водителю, но что именно, Аскеров разобрать не смог – снова загремел автомат, на этот раз ближе. На Руслана Андреевича посыпались стекла, пули пробивали металл корпуса с жестяным звоном.

   Закричал водитель. Потом затих. Снова ударил автомат.

   После автоматной очереди громко, страшно громко в закрытой машине, прогрохотал пистолет телохранителя. Дважды.

   Аскеров не видел, что телохранителю удалось, наконец, открыть дверцу и вывалиться на мокрую землю. Телохранителю даже удалось вскочить и выстрелить еще раз. Потом в грудь ему ударила автоматная пуля. Сзади, между лопаток, у телохранителя брызнуло алым, и он упал, выронив пистолет.

   Нападавших было двое. Один остался стоять в отдалении, а второй, не опуская автомата, приблизился к «форду». Услышав, что телохранитель Аскерова еще шевелится, шурша опавшими листьями, автоматчик обернулся и добил его двумя пулями в голову.

   Аскеров понял что случилось, по звукам он догадался, что теперь идут к нему, но лежал, скорчившись на полу машины, как парализованный. У него ведь не было врагов. У него не было таких врагов. Не было.

   В голову пришла мысль, и Руслан Андреевич попытался нашарить в кармане мобильный телефон. Замер, потому, что шаги приблизились к машине.

   Потом снова загремели выстрелы. Два. И наступила тишина. Только какой-то странный хрип послышался Аскерову.

   И снова шаги, на этот раз уверенные, быстрые. И стук в дверцу. Руслан Андреевич закрыл глаза.

   – Есть кто живой?

   Аскеров зажал рот руками, чтобы не закричать.

   – Аскеров! – окликнул кто-то снаружи, – Живой?

   Луч фонаря скользнул по залитому кровью лицу водителя, потом осветил заднее сидение.

   – Аскеров, твою мать, – кто-то рванул дверцу слева, и луч фонаря уперся в лицо Аскерова, искаженное ужасом.

   – Жив, дурилка, – констатировал голос, – жить хочешь – вылазь.

   Аскеров замешкался, и ему помогли выбраться из машины, скорее даже просто вытащили за воротник, как мешок, поставили на ноги.

   – Ранен?

   – Нет, – еще не веря в свое спасение пробормотал Аскеров.

   – Видишь машину? – Аскерова развернули и толкнули в спину.

   Руслан Андреевич сделал два шага и почувствовал, как подкашиваются ноги. Его подхватили под руки, дотащили до стоящей машины и втолкнули на заднее сидение.

   Машина тронулась.

   Сзади раздался негромкий взрыв, «форд» загорелся.

   3 ноября 1999 года, среда, 18-10 по Киеву, Город.

   Первое, что сделал Пелипейченко, когда появился на пороге моей комнаты, это сообщил Алиске, что она выглядит блестяще, как, впрочем, и всегда. То есть, он хотел сказать, что и обычно… Как Олегу с таким редкостным талантом путаться в собственных комплементов удается кадрить своих дам и дамочек для меня навсегда останется загадкой. Но факт остается фактом.

   – Как здоровье? – спросил Пелипейченко, наконец решив заметь и меня.

   Я молча поднял большой палец правой руки и опустил его к полу.

   – Так плохо?

   – Он снова не может говорить, – сказала Алиска осуждающе, – он опять жует стрептоцид.

   – Как здорово, – просеял Пелипейченко, – теперь сможем поговорить мы. Кстати, Алиса, что вы собираетесь делать сегодня вечером?

   – Уже вечер.

   – Что вы делаете сегодня поздним вечером?

   – Сегодня поздним вечером я собираюсь ехать домой и заняться воспитанием сына. А что?

   – Я хотел пригласить вас…

   Пришлось вмешаться. Эти двое беседовали так, будто я уже лежал в гробу, а они дожидались, пока меня опустят в яму. Я стукнул ладонью по столу, ушиб палец и зашипел.

   Алиска засмеялась, а Пелипейченко сделал невозмутимое лицо:

   – Что-то случилось?

   – Еще нет, – еле слышно прошептал я, – но с минуты на минуту может случиться.

   – Так, может, тебе лучше побыстрее пройти в… э-э… кабинет, чтобы не тут, в комнате…

   – У меня, между прочим, – выдавил я сквозь горящее огнем горло, – болит горло, а не руки. Учти.

   – Убьет, – пожаловалась Алиска, – он такой ревнивый.

   – Меня нельзя, я еще пригожусь, – заявил Олег.

   – А я уже не пригожусь, – сказала Алиска, – мне уже пора домой.

   – Проводить?

   – Не нужно, я великолепно доберусь до дому сама.

   Я все-таки проводил ее до двери квартиры, помог надеть плащ.

   – До свиданья, – сказала Алиска.

   – Пока, – сказал я, – ты завтра как?

   – Завтра? Еще не знаю. Наверное, приеду сюда.

   – Пока.

   Алиска ушла.

   Она всегда уходит. А я остаюсь. Со своей проклятой свободой и независимостью. Приятно, конечно, что есть место, в котором тебя никто не побеспокоит, в котором можно спрятаться от всего мира. И как достало то, что этим одиночеством можно наслаждаться с утра и до вечера.

   Как я устал ложиться спать в одиночестве. Не в интимном смысле, а именно в… Черт, и сам не пойму чего хочу. И что самое обидное, не пойму, чего хочет Алиска. Особенно в те минуты, когда она вдруг переходит из обычного иронично веселого состояния в состояние отрешенности. Что-то между нами щелкает, и вот уже я не могу достучаться к ней. Я могу только жалко скрести пальцами по ледяному панцирю, охватившему ее. И провожая Алиску каждый день, я не знаю, кто приедет на следующий – веселый непоседливый лисенок, или напряженная, с печальными глазами женщина.