Покер пятого курса

И вот, лёжа под казенным общежитиевским одеялом, вспомнив про грядущий поход в это замечательное место, окончательно просыпаешься, и ни холодная вода в кране, ни мороз на улице, ни множественные пересадки и тяготы общественного транспорта, ни безразличие местного руководителя практикой, ни очередные происки агонизирующих аспирантов, ничего уже не могло испортить настроение. Душа пела. Она пела на разные мотивы, но слова всегда были одни и те же – харьків’янка, харьків’янка, харьків’яночка (укр.).

Ведь этот дом, а в Советском Союзе таких домов я больше не встречал, этот дом был уникальным и высокоорганизованным местом, куда мы приходили под вечер, утомленные суетой прошедшего дня, уставшие, голодные, продрогшие.

Приходили отрешиться от всех забот и проблем, получить так необходимый запас бодрости и весомую поддержку нашим молодым развивающимся организмам, повысить стойкость иммунной системы и предел прочности нервных клеток.

Мы приходили туда вкусно покушать. А вы о чём подумали?

Бросали пятнадцать копеек в специальный автомат, получали чашку настоящего бульона и неторопливо, обступив высокий круглый мраморный столик, мелкими глотками и с нескрываемым удовольствием выпивали дымящийся золотистый напиток, закусывая слоёными с рубленым мясом пирожками. Какое это было блаженство… И называлось это заведение «Харьків’янка», в кавычках и с заглавной буквы.

Это и было то самое место, где мы с огромным удовольствием щедро материализовали нашу последнюю добычу, выигрыш в покер, преобразив мелочь и бумажные рубли в большие тарелки с горками тёплых, хрустящих, пахнущих жареным луком и настоящим мясом, маленьких слоёных пирожков и чашки обжигающего бульона, беспрерывно наполняемые щедрыми автоматами. Мы были счастливы. Шутили, ещё и ещё раз пересказывали друг другу, размахивая надкусанными пирожками, перипетии столь удачной последней партии, смеялись и вспоминали посрамлённых аспирантов.

Там же за столиком, стремительно искоренив спазм голода первой полудюжиной пирожков с бульоном, вдохновлённые достигнутым питательным результатом и отчётливо понимая, что всё это напрямую связано с лёгкостью заработка, мы приняли исторически ошибочное решение продолжить начатое шулерство – вступили, можно сказать, в сговор. Вытирая тыльной стороной ладони жирные губы и разнося их блеск по всему лицу, мы азартно разработали ещё более изощренную систему обыгрыша.

Динамику процесса по передаче игроку нужных карт при помощи длинных рук и невинных глаз – считали отработанной. Манюня был неподражаем и незаменим в одном лице. Осталось придумать, как незаметно и просто обмениваться за столом информацией, чтобы от Манюни приходили правильные карты. Естественно, под столом. Придумали. С помощью пачки сигарет и коробка спичек мы разработали систему передачи комбинаций, мастей, значений карт и их количества. Мы только успели насытиться, но не наесться от пуза, а система покерного семафора была уже готова, легко залегла в память и требовала скорейшего воплощения в жизнь.

Таким зашифрованным образом мысли мы полностью отказались от подмигиваний и перекидываний невнятными словами с междометиями во время игры, при этом научились точно и доходчиво передавать друг другу самые свежие новости.

Порядок обмана был таков: группа поддержки, подсмотрев в чужие карты, сообщает, с какой комбинацией на руках играет соперник; наш игрок, в свою очередь, заказывает нужную карту у подстольного крупье; тот, не снимая маски меланхолии, граничащей с идиотией, делает своё чёрное невидимое дело, передавая карты для победной комбинации. Добыча делится поровну на всех. На том и порешили.

Игра продолжалась. Каждый вечер к нам на огонёк заскакивали не до конца ранее обиженные аспиранты, в надежде отыграться, а также местные студенты с рублем на троих. Мы же играли скромно, не зарывались и, естественно, не проигрывали – ежедневно вкусно и сытно обедали бульоном со слоёными пирожками. Ах, харьків’янка, харьків’янка, харьків’яночка.

На этом глава 7 окончена. Наступает развязка. Если кто-то не заметил комизма описываемых событий, так вот, комизм завершился. Остаётся трагизм и всепобеждающий оптимизм в конце повествования.

8. Селяне