Покер с Аятоллой. Записки консула в Иране

стереотипа. Впрочем, это не изменило его внутренних качеств: он остался хитрым, амбициозным

типом, весьма ленивым, скрыто ностальгирующим по уголовному прошлому.

Клетка, где жил Исфаган, стояла в большой комнате моей квартиры между телевизором и

креслом. Ежедневно после работы я включал телевизор, садился в кресло и в течение часа слушал

вечерние новости. В это время Исфаган всегда замирал: левым глазом он наблюдал за

политическими событиями в стране, а правым за мной, периодически вслух комментирующим

происходящее на экране. Информация с обеих сторон поступала в его птичьи мозги и там

обрабатывалась. Достоверно не знаю, какой обобщающий вывод он делал, но у меня создалось

впечатление, что, не будучи моим безусловным сторонником, увиденное левым глазом не

одобрял. Несколько раз мне казалось, что сейчас попугай не стерпит и выскажется по ряду острых

вопросов, но этого так и не произошло. В чисто персидской манере он не решался открыто

говорить на опасную тему.

Примерно через шесть месяцев Исфаган наконец освоился на новом месте и выстроил отношения

с окружающими: меня признал вожаком нашей стаи, себя утвердил в позиции зама, на всех

остальных глядел свысока. Он прожил со мной в Иране три года.

При возвращении в Москву возникла проблема: что делать с птицей?! О том, чтобы бросить

Исфагана на произвол судьбы или даже отдать в «надежные руки», не могло быть и речи.

Но вывоз попугаев из Ирана находился под строгим запретом, а ввоз в СССР требовал ряда

официальных бумаг, собрать которые, с учетом первого обстоятельства, было практически

невозможно.

В такие моменты выручала смекалка: на консульском бланке я выправил Исфагану паспорт.

Биографические данные, в том числе и возраст, позаимствовал у аятоллы

Хомейни. Хозяином записал, естественно, себя. Печать поставил в консульском отделе

посольства{[73]}, обменяв ее на аналогичную услугу для попугая Кеши, который принадлежал

моему тегеранскому коллеге Сане Балакину. Затем отправился в ветеринарное управление

провинции, где делали прививки и выписывали соответствующие свидетельства.

Управление располагалось в нескольких километрах от города в пустынной местности. Дорожные

указатели отсутствовали, но ошибки быть не могло: вдоль трассы валялись дохлые ишаки, бараны, верблюды. Над ними кружились стаи ворон. По мере приближения к цели число и тех и других

увеличивалось. Запахи стояли не из приятных. Стало ясно, что везти сюда попугая делать прививку

— это значит обречь его на неизбежную смерть от какой-нибудь звериной заразы.

— Ну-ка, останови на секунду, — сказал я водителю Вите Журбе и пояснил: — Пересяду назад, когда подъедем, выйдешь первым — откроешь мне дверь. Дальше будем импровизировать.

Витя служил в Иране несколько лет, был тертым калачом и все понимал с полуслова. Он подкатил

консульский мерседес к небольшому облезлому зданию, похожему на барак, откуда сразу же

высыпали несколько небритых людей в грязных халатах, выскочил из машины, обежал ее спереди

и с низким поклоном открыл заднюю дверь.

Здесь требуется раскрыть некоторые детали местной специфики.

В те годы в Иране тот, кто имел мерседес с водителем, распахивающим заднюю дверь, был очень

большим начальником. Статус иностранного дипломата в глазах обычных людей поднимал этот

уровень еще на несколько порядков.

Иранский ветеринар, хоть и принадлежал к уважаемому сообществу врачей, в иерархии

находился на низшей ступени. Он не мог позволить себе общаться на равных с «большими

людьми», как, к примеру, хирург или кардиолог. Он страдал комплексами «маленького человека».

Эти обстоятельства обусловливали способ получения искомой бумажки без риска для жизни

попугая: следовало продемонстрировать высокое положение в обществе и вместе с тем

уважительное отношение к ветеринару. Иранца это должно было подкупить.

Господин доктор, — обратился я к человеку, халат которого был не такой грязный, как у других, —

могу ли я обеспокоить вас просьбой?

Конечно, можете! Конечно, можете! — расплылся в улыбке польщенный таким обращением

иранский ветеринар.

У меня есть попугай, — произнес я степенно. — Хочу получить для него сертификат о прививке.

Возможно ли это?!

Конечно, возможно! Конечно, возможно! — радостно откликнулся собеседник.

Но у меня имеются опасения, что если привезти сюда птицу, она заболеет и умрет.

Конечно, умрет! Конечно, умрет!

Но если птица умрет, я не смогу получить сертификат о прививке!

Конечно, не сможете! Конечно, не сможете!

Доктор, но мне нужен сертификат!

Конечно, нужен! Конечно, нужен!

Давайте сделаем так: выпишем сертификат, а попугая оставим в покое!

Конечно, оставим! Конечно, оставим! Но... мне все- таки нужно хотя бы увидеть вашего попугая.

Увидеть, чтобы он умер?!

Конечно же, нет! Конечно же, нет! Но...

Доктор! — сказал я, изобразив на лице глубокое недоумение, апеллируя к его восточному

воспитанию.

Зачем вам попугай, если я к вам приехал?!

Ах, конечно, конечно! Как я об этом сам не подумал?! — виновато согласился иранец.

Через полчаса я возвращался домой, держа в руках нужную мне бумагу.