Но в конце концов тайное становилось явным: диктор ТАСС произносил известное имя и подробности предстоящих траурных мероприятий. В посольстве и генконсульстве приспускали государственные флаги. Наш завхоз снимал со стенки очередной портрет, оборачивал его верхний угол черной лентой и ставил на стол в зале приемов. Перед портретом клали толстую тетрадь, которую обклеивали черной бумагой, — это и была «книга соболезнований». Затем мы направляли официальную ноту в генерал-губернаторство Исфагана, в ней извещали местные власти о печальном событии и что в генконсульстве открыта «книга соболезнований» и начинали ждать, не придет ли кто из иранцев посочувствовать нашему горю.
Отчет о том, кто приходил, когда, какую запись оставил, направлялся в Центр. Считалось, что по записям в «книге соболезнований» можно сделать вывод об отношении к нам политической элиты страны. Возможно, такой хитрый способ получения информации где-то в других местах и мог быть оправдан, но в Иране он представлялся совершенно излишним. Все, что здесь о нас думали «верхи и низы», без утайки, большими буквами писалось на заборах, и самая приличная надпись, которую мне довелось прочитать, гласила: «Смерть СССР!»
Тем не менее в течение всех траурных дней с 10.00 до 18.00 мы должны были дежурить в зале приемов в бессмысленном ожидании посетителей. Ближе к обеду Растерянный не выдерживал: «Все равно никто ни хера не придет! — озвучивал он наши общие мысли и, вопросительно глядя на меня, предлагал: — Давай лучше выпьем?»
В Тегеране дела обстояли иначе, «отмечаться» к нам приезжал весь иностранный дипкорпус. Происходило это следующим образом.
Дипломаты на машинах подъезжали к воротам, пограничники пропускали их внутрь территории. Машины следовали по дорожкам посольского парка к главному зданию (тому самому, где проходила Тегеранская конференция) и парковались. Гости поднимались по широким ступеням к парадному входу. Здесь на просторной площадке их встречал один из наших младших дипломатов (условно — атташе), он гостеприимно распахивал двери. Иностранцы входили внутрь здания и попадали в огромный торжественный зал с большими зеркалами, золотой лепниной на стенах, высоченными потолками. В зале находился другой дипломат (третий или второй секретарь), он делал приглашающий жест по направлению к двустворчатой двери, находящейся в противоположном конце помещения. Пройдя через эту дверь, гости попадали во второй зал, размером и пышностью превосходивший первый. На этот раз их приветствовал кто-то из старших дипломатов (как правило, в ранге советника) и... отправлял дальше. И только в третьем зале гостей встречал сам посол, стоявший рядом с траурным столиком, на котором размещались портрет в черной рамке и книга.
Первыми приезжали послы стран «соцлагеря». Они с улыбкой здоровались с атташе у входа, тепло жали руку третьим и вторым секретарям, обнимались с советником. Войдя в траурный зал, целовались с нашим послом, затем принимали скорбный вид, присаживались за столик, длинно писали в книге, вставали, склоняли голову перед портретом. На выходе процедура прощания повторялась в обратном порядке: целовались с послом, обнимались с советником, жали руку второму-третьему секретарям, улыбались атташе, распахивающему перед ними дверь.
Ближе к полудню подъезжали послы стран третьего мира и не слишком враждебные нам капиталисты, а за ними уже в самом конце рабочего дня послы стран — членов НАТО.
Эти не замечали атташе у входа, через раз кивали секретарям, не всегда протягивали руку советнику. Войдя в траурный зал, спокойно здоровались с нашим послом, скорбного вида не принимали, делали краткую запись и, не задерживаясь перед портретом, направлялись к выходу. На этом пути процедура расставания повторялась в обратном порядке. С послом прощались без сантиментов, с советником — за руку через раз, секретарям просто кивали, а атташе опять-таки не замечали.
Однажды я приехал на пару дней в Тегеран, чтобы, как говорили у нас, «отписаться», т.е. передать в Центр информацию, которую можно было отправить только шифротелеграммой. В это время в Москве в очередной раз кто-то умер. В посольстве проходили стандартные траурные мероприятия. Меня они напрямую не касались, я был из другого учреждения. Но случилось так, что в середине дня я проходил через ближний от входа зал, где гостей встречал мой приятель Сережа Копейко. «Послушай, старик, — сказал он мне, — выручи! С утра здесь стою, ничего не ел, подмени на полчасика, пока я сгоняю перекусить!»
Помочь другу — святое дело. «Иди, — говорю, — заправляйся».
Я заступил на траурный пост, а Серега отправился кушать. Но не прошло и десяти минут, как мимо меня в сторону зала, где находился посол, неожиданно побежала вереница людей.
В чем дело, что за суета?!
А ты не слышал?
А что я должен был слышать?!
Как что?! Велаяти сюда едет!!!