Похищение

Был бы кто-то из этих романтиков достаточно безмозглым, чтобы после этого еще и поцеловать ее? Я – был.

– Слушай, – говорю я, – я не нарочно.

Одного взгляда достаточно, чтобы понять: она не верит ни единому моему слову.

– Обещаю, это не повторится.

Но Софи лишь щурится:

– Обманщик!

Я повел ее есть мороженое. Главным образом потому, что после вчерашнего мысль о разлуке с Делией казалась мне в равной степени невыносимой и желанной. Главным образок потому, что стоило мне появиться у порога – и нас обоих сковало страхом. И я бежал, схватившись за первую попавшуюся отмазку – Софи.

– Обманщик? – повторяю я. – Прошу прощения?

– Ты постоянно ее целуешь, – говорит Софи. – И обнимаешь. Когда возвращаешься из своих поездок.

Ну, может быть. Быстро чмокаю в щеку и заключаю в осторожные объятия друга – такие, знаете, в которых между телами непременно остается три дюйма, чтобы мы соприкоснулись на уровне плеч и постепенно разъединялись ниже.

– Она хорошо пахнет, правда? – говорит Софи.

– Прекрасно пахнет, – соглашаюсь я.

– Если любишь человека, можно его целовать.

– Я не люблю твою маму, – говорю я. – Нет, люблю, но по-другому.

– Ты отдаешь ей всю свою картошку фри, даже если она не дает тебе свои луковые кольца, – говорит Софи. – И имя ее ты как-то странно произносишь.

– Как?

Софи задумывается.

– Как будто оно закутано в одеяло.

– Нет, я не произношу ее имя, как будто оно закутано в одеяло. И не всегда отдаю ей свою картошку, потому что – тут ты права – она едой не делится.

– Но все-таки ты не кричишь на нее, когда она к тебе несправедлива, – замечает Софи, – потому что не хочешь ее ранить. – Она берет меня за руку и повторяет: – Ты ее любишь.

Она тянет меня на игровую площадку. Я так давно перестал быть ребенком, что уже забыл, как возникает любовь, на каком она строится основании. А основание это – утешение. Когда я был маленьким, с кем я мог быть самим собой? Кому я мог доверить свои ошибки и мечты, свое прошлое? Родителям, няне из детского сада, Делии, Эрику. Это были первые люди, которых я полюбил.

Неужели все действительно так просто? Неужели любовь романтическая, и платоническая, и родственная – это все грани одного бриллианта, неизменно яркие, как его ни разверни?

Нет, потому что я уже вышел из возраста Софи. Нет, потому что я знаю, каково это, когда женщина, засыпая, своим дыханием сдувает покровы со всего мира; нет, потому что я упал на ароматную лужайку ее тела. Нет, потому что однажды в шестом классе, разбираясь с домашним заданием по математике, я вдруг понял, что к Эрику Делил относится иначе чем ко мне. И в этом уравнении нет знака «равно», только знак «больше».

Быть может, Софи знает меня лучше, чем я сам. Я действительно сажаю слово «Делия» к себе на кончик языка, как будто это не слово, а стайка бабочек. Я действительно готов отдать ей последнюю картошку фри. Я действительно целую ее всякий раз, когда это позволяет этикет. И пускай это нечестно, но я никогда не винил ее за то, что она меня не любит. Но вот тут Софи ошиблась: это не потому, что я щажу ее чувства.

Это потому, что когда ее ранят, больно становится мне.

Я влачу свои жалкие стопы – ну, во всяком случае, тащусь во взятой напрокат колымаге – к трейлеру Делии. Глупо рассчитывать, что мне удастся ее избегать всегда. Может, она решит притвориться, будто этого поцелуя никогда и не было. Может, я смогу просто извиниться – и притворяться будем уже мы оба.

Но когда я подъезжаю, машины ее на месте не оказывается. Софи опрометью бросается в трейлер, я же замираю в нерешительности. Но прежде чем я успеваю скрыться незамеченным, мне навстречу выходит Эрик с протянутой рукой. Выглядит он чудовищно: под глазами чернеют круги, а в этой одежде он, похоже, спал.

– Слушай, Фиц, – начинает он. – Насчет того, что случилось…

Меня как будто разрубают секирой. Неужели Делия ему призналась?

Он тяжело вздыхает.

– Я не должен был рассказывать Делии, что ты пишешь статью о деле ее отца.

По сравнению с моим этот проступок кажется детской шалостью.

– И ты меня извини, – говорю я, имея в виду совсем другую ошибку.

Я неуверенно дергаю ручку на дверце машины.

– Ты простишь меня за то, что я повел себя, как последний мудак?

– Уже простил.

– Тогда почему убегаешь быстрее, чем Джесси Хелмс[28] с гей-парада?

– Ты тут ни при чем, – сознаюсь я.

– Вот как? – Эрик подходит к машине. – Тогда это, наверное, связано с бегством Делии.

– Она убегала быстрее Джесси Хелмса?

– Быстрее, чем Трент Лотт с корпоратива «Черного дерева»,[29] – усмехается Эрик. – Так из-за чего вы поругались?

«Из-за тебя», – мысленно отвечаю я. Если представить наши жизни переплетением нитей, центральным узлом будет Эрик. Я боюсь тянуть за эту нить – боюсь распустить все остальное.