Выскочив на крыльцо, я не сразу услышала, что воздух наполняет звенящее, едва слышное гудение. Меня тошнило. Я, свесившись с перил, уже приготовилась было украсить ступени лестницы содержимым своего желудка, как вдруг почувствовала вибрацию воздуха. Я подняла голову и увидала, что высоко в небе, оставляя за собой тонкие, будто прорисованные пером, белые следы, на город надвигается воздушная армада. Моя дурнота мигом прошла…
Отсюда, снизу, самолеты казались маленькими едва заметными крестиками. До этого русские самолеты никогда не бомбили немецких городов, но на этот раз я почему-то знала, что эти бомбардировщики несут смерть – мне и таким как я. На мгновение мне представился русский летчик в толстом полушубке, кислородной маске и сдвинутых на лоб очках-консервах; приникнув глазами к окулярам какого-то прибора, пальцами, затянутыми в черную кожу перчаток, он осторожно крутит на нем две рифленые ручки регулировки – примерно такие же, как на радиоприемнике…
Испуганно взвизгнув: «Мутти!!!», я опрометью бросилась с крыльца и, прижимая к груди сумочку, побежала куда глаза глядят, только бы подальше от этого страшного места. Ноги мои часто-часто топали по земле, сердце готово было выскочить из груди и колотилось где-то под горлом. Я бежала, не оглядываясь, но почему-то знала, что Антон, наш водитель, когда увидел, что я убегаю куда-то в противоположную от него сторону, сначала завопил: «Остановитесь, фройляйн Ева!», а потом бросился к своей машине заводить мотор. Это-то его и сгубило. Когда собор взорвался от попавшей в его купол тяжелой русской бомбы, я уже успела перебежать Регентплац, свернуть на Моцартплац, перебежать ее и еще раз свернуть за угол…
Повернув в последний раз, я успела сделать еще три или четыре шага – и в этот момент шарахнуло так, что дернувшаяся под ногами земля бросила меня на брусчатку площади лицом вниз. Я выставила вперед ладони, но все равно было больно, очень больно. Мгновение спустя я почувствовала, как меня пнула в зад волна раскаленного, будто из печи, воздуха, ощутимо ослабленная тем, что ей вслед за мной два раза пришлось забегать за угол. Но все равно у меня волосы на голове затрещали от жара. Вслед за первым толчком последовали еще и еще – один сильный, другие гораздо слабее; потом с небес начали падать камни. Не имея сил подняться на ноги я схватила зубами ремешок от сумки и по-собачьи, на ладонях и коленях, поползла к реке – как можно дальше от собора и как можно ближе к спасению…
Наверное, я выглядела смешно – но это только для тех, кто сам не находился в подобной ситуации. Прохожих на Моцартплац и на набережной было не особо много: я бы не сказала, что народ толпами стремился ходить возле сатанинского капища. Но все, кому не повезло там оказаться, находились в примерно одинаковом положении. Все были дезориентированы, испуганы и оглушены, некоторые ранены падающими камнями. Оглянувшись назад, я увидела, что купола собора больше нет. Из дыры на его месте, а также из всех окон, стеной вырывается ревущее пламя. Взрывы вздымались в небо и там, где находились здания университета и бывшая резиденция архиепископа. Если бы, выскочив из собора, я побежала в противоположную сторону, то меня бы, наверное, уже не было в живых. Но самое страшное творилось на вершине горы Фестунг. Замок-крепость Хоэнзальцбург, в котором, как я слышала, разместилось какое-то важное учреждение СС, в буквальном смысле этого слова превратился в извергающийся вулкан. Ужасающее и одновременно завораживающее зрелище! Русские садили туда бомбу на бомбу, стремясь стереть это сооружение с лица земли – и думаю, что у них это получилось.
Бомбежка закончилась так же внезапно, как и началась. Вот грохнул последний взрыв – и вместо тишины, как об этом пишут в книгах, в уши ворвалось множество звуков: рев огня, крики и стоны раненых, а также вой сирен пожарных машин и карет скорой помощи. Так как земля перестала содрогаться, я поднялась на ноги и пристально осмотрела свой костюм. Хороша! Шляпка потеряна, юбка измята и вся в грязи, чулки на коленях рваные, туфли перепачканы какой-то дрянью, ладони расцарапаны о брусчатку и саднят… Но о каких-либо более серьезных повреждениях организм сообщать отказывается. И это просто замечательно.