Похищение лебедя

Художественный факультет занимал бетонную коробку на краю кампуса. Я остановил машину и сидел, оглядывая соседнее здание галереи — длинный узкий деревянный дом с ярко раскрашенной дверью. Афиша оповещала о выставке студенческих работ. Я не ожидал, что буду так нервничать. Чего я боялся? В сущности, меня привела сюда миссия милосердия. Если я не был откровенен относительно своей профессии и своего отношения к бывшему преподавателю живописи Роберту Оливеру, то лишь потому, что в этом случае я бы ничего не узнал. Или узнал бы меньше, гораздо меньше.

Секретарем оказалась студентка, во всяком случае по возрасту она вполне могла быть студенткой: обтягивающие широкие бедра джинсы и белая футболка. Я сказал, что приехал повидаться с Арнольдом Лиддлом, и она провела меня по коридору к кабинету. Пока открывалась дверь, я успел заметить задранные на стол ноги. Ноги были тощие, в линялых серых брюках, и оканчивались ступнями в носках. Когда мы вошли, ноги уже спрятались и говоривший по телефону человек резко повесил трубку — телефон был обычный, старого типа, и у него ушли секунда или две, чтобы распутать витой провод, обхвативший запястье. Затем он встал и протянул руку.

— Профессор Лиддл? — спросил я.

— Пожалуйста, зовите меня Арнольд, — поправил он.

Девушка-секретарь уже исчезла. У Арнольда было тонкое живое лицо и легкие ячменные волосы, свисавшие на ворот рубахи. Глаза были голубые — большие приятные глаза — а нос длинный и красный. Он улыбнулся и жестом предложил мне стул в углу, лицом к нему, после чего снова задрал ноги на стол. Меня подмывало тоже скинуть ботинки, но я удержался. Кабинет выглядел пестро: открытки с выставок на доске объявлений, большой плакат с Джаспером Джонсом за письменным столом, снимки двух худеньких детишек на двухколесных велосипедах. Арнольд с удовольствием устраивался на стуле.

— Чем могу быть полезен?

Я сцепил ладони и попытался изобразить беззаботность.

— Вы, вероятно, знаете от секретаря, что я собираю интервью относительно работ Роберта Оливера, она сочла, что вы могли бы мне помочь.

Я выжидательно взглянул на него.

Он обдумывал мои слова молча, но без признаков настороженности. Видимо, он все же не слышал и не читал об инциденте в Национальной галерее. Я с облегчением перевел дух.

— Конечно, — заговорил он наконец. — Мы с Робертом работаем — работали — вместе около шести лет, и я, смею думать, неплохо знаю его картины. Не скажу, чтобы мы были друзьями — довольно замкнутый тип, знаете ли, — но я всегда его уважал.

Он, кажется, сомневался, стоит ли вдаваться в подробности, а я удивлялся, что он не спросил у меня документов и не поинтересовался, зачем я расспрашиваю о Роберте Оливере. Вероятно, он удовлетворился тем, что передала ему секретарша. Возможно, он услышал от нее название журнала: «Искусство Америки»? Как бы не выяснилось, что они с редактором — однокурсники.

— Роберт написал здесь много хороших работ, не так ли? — рискнул я.

— Ну, да, — признал Арнольд. — Плодовитый художник, чуть ли не супермен, непрерывно писал. Должен сказать, я нахожу его живопись несколько вторичной, но он великолепно владеет техникой. Он однажды рассказывал мне, что в школе занимался абстракцией, но ему не понравилось — насколько я понял, это увлечение быстро прошло. Здесь он главным образом работал над двумя или тремя сериями. Позвольте… Одна была посвящена окнам и дверям, интерьеры в манере Боннара, но более реалистичные, знаете ли. Он выставлял пару работ из этой серии в нашем выставочном центре. Один натюрморт — несомненно, блестящий, если вы любите натюрморты — фрукты, цветы, кубки, пожалуй, в стиле Мане, но всегда с какой-нибудь неожиданной подробностью вроде электрической розетки или флакона с аспирином. Не знаю, как сказать. С аномалиями. Очень недурно сделаны. У него здесь была большая выставка, и Гринхиллская художественная галерея закупила по меньшей мере одну работу. И еще несколько музеев. — Арнольд порылся в стоявшей на столе банке, вытащил огрызок карандаша и принялся вертеть его в пальцах. — За два года до своего отъезда он начал новую серию, у него здесь состоялась персональная выставка. Она была, скажу вам откровенно, весьма эксцентричной. Я видел, как он работал над ней в студии, хотя в основном он писал дома.

Я старался не выказывать излишней заинтересованности, но успел достать блокнот и принял непринужденную позу репортера.

— Та серия тоже была в классической манере?