— О да, но странноватая. На всех полотнах изображалась в сущности одна и та же сцена, довольно трагичная: молодая женщина обнимает пожилую. Молодая в ужасе смотрит на старшую, а у той… ну, пулевая рана во лбу, убита на месте, можно сказать. Несколько викторианская мелодрама. Одежда и волосы неимоверно подробно прописаны, мягкие мазки, реализм. Не знаю, кто ему позировал, может быть, студенты, хотя я никогда не заставал у него натурщиц. Одно полотно из серии выставлено у нас в галерее — он подарил его для обстановки вестибюля после реставрации. Моя картина там тоже висит — практически весь факультет представлен, так что им пришлось устроить несколько перегородок. Вы хорошо знаете Роберта Оливера? — неожиданно спросил он.
— Я пару раз брал у него интервью в Вашингтоне, — сказал я, встревожившись. — Не скажу, что хорошо его знаю, но он меня заинтересовал.
— Как он? — спросил Арнольд, пристально взглянув на меня. Как я прежде не заметил ума и проницательности в его бледных глазах? Он обезоруживал с первого взгляда, такой свободный и домашний, голенастые ноги на столе — он невольно нравился, но теперь я начал его побаиваться.
— Ну, как я понял, он сейчас работает над новой темой.
— Он не думает вернуться? Я не слышал, чтобы он собирался возвратиться сюда.
— Он не упоминал о возвращении в Гринхилл, — признал я. — Во всяком случае мы об этом не говорили, но может быть, он и планирует… не знаю. Вы считаете, ему нравилась преподавательская работа? Как он ладил со студентами?
— Он, знаете ли, сбежал со студенткой.
На этот раз он застал меня врасплох.
— Как?
Он, казалось, развеселился.
— А он вам не рассказывал? Ну, она училась не у нас. По видимому, он с ней познакомился, когда вел семестр в другом колледже, но мы слышали, он вдруг взял отпуск за свой счет и переехал к ней в Вашингтон. По-моему, он даже не прислал официального заявления об увольнении. Не знаю, как это вышло. Он просто не вернулся. Это сильно повредит его преподавательской карьере. Я никогда не понимал, как он мог себе позволить так поступить. Он не похож на человека, отложившего на черный день большие деньги, но ведь никогда не знаешь. Может, его работы достаточно хорошо продавались — это вполне возможно. Как бы то ни было, очень жаль. Моя жена немного знакома с его женой и говорит, что та ни словом об этом не обмолвилась. Они уже довольно давно жили в городе, а не в кампусе. Она очаровательная женщина — его жена. Не представляю, о чем только думал старина Боб, но… сами знаете. Люди сходят с ума.
Мне не удавалось сопровождать его речь подходящими к случаю репликами, но Арнольд, кажется, их и не ждал.
— Ну, как бы то ни было, я желаю Роберту всего наилучшего. Он в глубине души был отличным парнем, я всегда так считал. Он, на мой взгляд, принадлежит к высшей лиге, так что вряд ли это место ему подходило. Так мне кажется.
Он сказал это без зависти, словно подразумевалось, что место, не подходящее для Роберта Оливера, вполне подходило ему, Арнольду, и было для него столь же уютным, как его стул. Он перевернул карандашный огрызок и принялся зарисовывать что-то на листке бумаги.
— А какова главная тема вашей статьи?
Я подобрался. Не спросить ли Арнольда, как звали ту бывшую студентку? Я не рискнул. Мне снова пришло в голову, что, верно, она и была его музой, женщиной с картин, так раздражавших Кейт. Мэри?
— Меня интересуют женские портреты Роберта Оливера.
Арнольд бы фыркнул, будь это в его стиле.
— Ну, этих, помнится, у него полно. Второй из циклов, о которых я помянул. На той выставке в Чикаго были в основном женщины, вернее, одна и та же женщина, такая кудрявая, черноволосая. Я видел, как он их писал. Здесь где-то завалялся каталог, если его жена не утянула. Я как то спрашивал, где он с ней познакомился, но он не ответил, так что я не знаю, кто ему позировал. Может, та самая студентка, но она не здешняя, как я уже говорил. Или… не знаю. Странная птица, этот Роберт, у него было обыкновение отвечать, что ты только потом соображал, что так ничего и не узнал.
— Он не казался… Вы не замечали в нем никаких странностей перед тем, как он покинул колледж?
Арнольд уронил набросок на стол.
— Сверх обычного? Нет, я бы не сказал, если не считать тех жутковатых полотен. Не следует так отзываться о работах коллеги, но я известен своей прямотой и скажу честно — они меня малость пугали. Роберт великолепно владел техникой девятнадцатого века, даже те, кто не любит подражаний, должны признать его искусство. Натюрморты были поразительно хороши, а я еще видел несколько его пейзажей в импрессионистской технике. Можно было принять за настоящие. Он как-то говорил мне, что важна только натура, что он ненавидит концептуальное искусство. Я тоже не концептуалист, но не питаю к нему ненависти. Я, помнится, подумал тогда: бога ради, зачем все это викторианское барахло? Не знаю, как это можно назвать в наше время, если не концептуализмом, — вы заявляете свою позицию уже одной техникой. Но он, конечно, с вами об этом говорил.