Похищенная

– Кристалл, метамфа, порох, лед. По сути это колеса. Амфетамин. Раньше его можно было сделать из того, что продается в обычном магазине. Отец подрабатывал этим, пока из продажи не убрали некоторые ингредиенты. А когда его и с работы уволили, он уже занялся угоном машин.

– Ну так значит его варят?

– Да. Вонь от него ужасная, как от кошачьей мочи. Я тогда зашел в сарай что-то спросить, ну, мет и загорелся, мне обожгло горло и грудь.

Гриффин сначала даже не понял, что почувствовал: сильный жар или жуткий холод. Потом вдруг резко стало горячо, раскаленное пламя словно проникло внутрь, проедая плоть. Он догадался скинуть рубашку, иначе обгорел бы еще больше. Больно было так, что хотелось умереть или хотя бы отключиться.

Через пару секунд Гриффин жаждал только смерти.

Но он не умер и оставался в сознании.

В больницу его отвезла мама, она же сочинила врачам историю про выпавшие из печки головешки. Попросив маму выйти, доктора снова спросили Гриффина, что случилось. Мальчик знал, что они ей не поверили, но повторил рассказанную мамой историю. И не потому, что любил Роя, а из-за боязни навлечь неприятности на маму.

Он месяц пролежал в ожоговом отделении под капельницей, дыша через вставленную в горло трубку, потому что вся слизистая тоже была обожжена. Но несмотря на сильнейший ожог, у него осталась способность к обонянию. Ожоговое отделение было просто кладезем запахов. Сильнее всего пахла мазь «Сильвадин»[9], по консистенции похожая на белый маргарин, – она пахла мятой. Дважды в день медсестры мазали ею мокнущие ожоги Гриффина. На втором месте после аромата «Сильвадина» шел сладковатый смрад гниющего тела.

По ночам Гриффин лежал в темноте, слушая пиканье мониторов и уханье аппаратов вентиляции легких – механизмов, держащих на контроле тонкую нить жизни. Он слышал мольбы и стенания других больных. Гриффину было страшно. Там лежал один бездомный, которого скучающие подростки ради забавы бросили в костер. Другой пациент, парень лишь на пару лет постарше Гриффина, облил себя бензином и чиркнул спичкой. А еще был трехлетний малыш, который дернул за провод фритюрницы и пролил на себя раскаленное масло. И обгоревшая в автоаварии женщина. Она умерла, когда Гриффин провел в отделении уже три дня.

В кошмарах Гриффину до сих пор снилось, как одетые в голубые полиэтиленовые халаты медсестры везли его на каталке в комнату для санации, где специальными щетками с металлической щетиной соскребали омертвевшую плоть. Их руки в резиновых перчатках и головы в бумажных шапочках на резинке он не забудет никогда.

Даже зажив, ожоги не переставали о себе напоминать. Каждое утро, принимая душ, Гриффин пробегался пальцами по шрамам на груди и шее, дотрагивался до еле заметных отметин на внутренней поверхности бедер, откуда ему сделали пересадку кожи. Незнакомцы всегда пялились на блестящую, туго натянутую кожу у него на шее. И каждое прикосновение, каждый взгляд возвращали его в прошлое: к тому свету, крикам, стонам, запахам.

Выходя на улицу, он всегда надевал рубашку и застегивал ее доверху, но окружающие все равно замечали шрамы от ожогов. Воротник рубашки не скрывал их полностью, и раз увидев, люди уже не переставали пялиться. Так было везде: в очереди в кинотеатр или в продуктовом магазине. Некоторые смотрели и быстро отворачивались. Другие делали вид, что не смотрят, а потом украдкой бросали любопытные взгляды, когда думали, что Гриффин их не видел. И совсем немногие смотрели ему прямо в глаза и улыбались, будто он какой-то отсталый ребенок или собака, которая может на них наброситься.

Этих улыбчивых Гриффин ненавидел больше всего.

Пока он лежал в больнице, мама приходила каждый день. А потом, за день до его выписки, она не пришла.

– Я тут подумала… а где твоя мама? – вдруг спросила Шайен.

Гриффин даже вздрогнул: она что, прочитала его мысли?

– Ты про что?

– Ты живешь с отцом, но мама-то у тебя точно была. Так где она сейчас?

– Они не ужились, – коротко ответил Гриффин. – Мама уехала обратно в Чикаго, она оттуда.

Мама рассказывала ему о Чикаго, про то, как там хорошо летом на озере и какой ветер зимой. Рою эти истории не нравились, и мама рассказывала о своем родном городе только когда оставалась с Гриффином наедине.

Под конец Гриффина приехал навестить Рой. Без каких-либо эмоций он объяснил, что мать слишком уж возмущалась насчет варки мета, и ей пришлось уехать.

Пока Гриффин не вернулся домой, он думал, что для отца уход мамы не стал чем-то особенным. Но дома он увидел, что отец пережил настоящее потрясение. Сначала гнев: вокруг валялась разбитая посуда и сломанная мебель. Потом настали безысходность и апатия: отец перестал следить за собой, запустил дом.

Без лишних слов Гриффин выбросил обломки и мусор, привел в порядок то, что осталось, и продолжил жить как раньше. Только теперь с ожогами. Так же, как раньше, только вот мама не писала и не звонила. Несколько раз он искал ее по интернету, на школьном компьютере, но все Джени Сойер, которых он там нашел, были совсем другого возраста.

Шайен помолчала немного, а потом тихо сказала: