- Дайте подумать, - продолжал он. - Завтра воскресенье. Приходите ко мне в понедельник утром, в восемь часов, а до этого обещайте молчать.
- Охотно обещаю, милорд. А о том, что я от вас слышал, обещаю молчать, пока богу будет угодно продлевать ваши дни.
- Заметьте, - сказал он затем, - что я не прибегаю к угрозам.
- Это еще раз доказывает благородство вашей светлости. Но все же я не настолько туп, чтобы не понять смысла не высказанных вами угроз.
- Ну, спокойной ночи, - сказал Генеральный прокурор. - Желаю вам хорошо выспаться. Мне, к сожалению, это вряд ли удастся.
Он вздохнул и, взяв свечу, проводил меня до входной двери.
ГЛАВА V
В ДОМЕ ГЕНЕРАЛЬНОГО ПРОКУРОРА
На следующий день, в воскресенье, двадцать седьмого августа, мне удалось наконец осуществить свое давнее желание - послушать знаменитых эдинбургских проповедников, о которых я знал по рассказам мистера Кемпбелла. Но увы! С тем же успехом я мог бы слушать в Эссендине почтенного мистера Кемпбелла. Сумбурные мысли, беспрестанно вертевшиеся вокруг разговора с Престонгрэнджем, не давали мне сосредоточиться, и я не столько слушал поучения проповедников, сколько разглядывал переполненные народом церкви; мне казалось, что все это похоже на театр или (соответственно моему тогдашнему настроению) на судебное заседание. Это ощущение особенно преследовало меня в Западной церкви с ее трехъярусными галереями, куда я пошел в тщетной надежде встретить мисс Драммонд.
В понедельник я впервые в жизни воспользовался услугами цирюльника и остался очень доволен. Затем я пошел к Генеральному прокурору и снова увидел у его дверей красные мундиры солдат, ярким пятном выделявшиеся на фоне мрачных домов. Я огляделся, ища глазами юную леди и ее слуг, но их здесь не было. Однако, когда меня провели в кабинетик или приемную, где я провел томительные часы ожидания в субботу, я тотчас заметил в углу высокую фигуру Джемса Мора. Его, казалось, терзала мучительная тревога, руки и ноги его судорожно подергивались, а глаза беспрерывно бегали по стенам небольшой комнатки; я вспомнил о его отчаянном положении и почувствовал к нему жалость. Должно быть, отчасти эта жалость, отчасти сильный интерес, который вызывала во мне его дочь, побудили меня поздороваться с ним.
- Позвольте пожелать вам доброго утра, сэр, - сказал я.
- И вам того же, сэр, - ответил он.
- Вы ждете Престонгрэнджа? - спросил я.
- Да, сэр, и дай бог, чтобы ваш разговор с этим джентльменом был приятнее, чем мой.
- Надеюсь, что ваша беседа, во всяком случае, будет недолгой, так как вас, очевидно, примут первым.
- Меня нынче принимают последним, - сказал он, вздернув плечи и разводя руками. - Так не всегда бывало, сэр, но времена меняются. Все обстояло иначе, юный джентльмен, когда шпага была в чести, а солдатская доблесть ценилась высоко.
Он растягивал слова, чуть гнусавя, как все горцы, и это почему-то меня вдруг разозлило.
- Мне кажется, мистер Макгрегор, - сказал я, - что солдат прежде всего должен уметь молчать, а главная его доблесть - никогда не жаловаться.
- Я вижу, вы знаете мое имя, - он поклонился, скрестив руки, - хотя сам я не вправе его называть. Что ж, оно достаточно известно: я никогда не прятался от своих врагов и называл себя открыто; неудивительно, если и меня самого и мое имя знают многие, о ком я никогда не слыхал.
- Да, ни вы не слыхали, - сказал я, - ни пока еще многие другие, но если вам угодно, чтобы я назвал себя, то мое имя - Бэлфур.
- Имя хорошее, - вежливо ответил он, - его носят немало достойных людей. Помню, в сорок пятом году у меня в батальоне был молодой лекарь, ваш однофамилец.
- Это, наверное, был брат Бэлфура из Байта, - сказал я; теперь уж я знал об этом лекаре.
- Именно, сэр, - подтвердил Джемс Мор. - А так как мы сражались вместе с вашим родственником, то позвольте пожать вашу руку.
Он долго и ласково жал мне руку, сияя так, будто нашел родного брата.
- Ах, - воскликнул он, - многое изменилось с тех пор, как мы с вашим родичем слышали свист пуль!
- Он был мне очень дальним родственником, - сухо ответил я, - и должен вам признаться, что я его никогда и в глаза не видал.
- Ну, ну, - сказал Джемс Мор, - это неважно. Но вы сами... ведь вы, наверное, тоже сражались? Я не припомню вашего лица, хотя оно не из тех, что забываются.
- В тот год, который вы назвали, мистер Макгрегор, я бегал в приходскую школу, - сказал я.