Похищенный. Катриона

И пока мы оставались одни, она всячески старалась польстить мне, всегда умно, всегда как бы подшучивая, по-прежнему называя меня «Шесть-пенсов», но таким тоном, который должен был возвысить меня в собственных глазах. Когда вернулась Катриона, намерения старой дамы стали еще более очевидны, если только это было возможно; она принялась расхваливать достоинства девушки, словно барышник, продающий коня. Щеки мои пылали при мысли, что она считает меня таким тупицей. Порой мне приходило в голову, что наивная девушка даже не догадывается, что ее выставляют напоказ, и тогда мне хотелось стукнуть старую перечницу дубиной; а порой казалось, что обе они сговорились завлечь меня в ловушку, и тогда я мрачнел, хмурился и сидел между ними, как воплощение неприязни. Наконец, старая сваха придумала наилучшую уловку – оставить нас наедине. Если уж во мне зародится подозрение, заглушить его бывает нелегко. Но хотя я знал, к какому воровскому роду принадлежит Катриона, для меня было невозможно смотреть ей в глаза и не верить ей.

– Я не должна вас расспрашивать? – быстро спросила она, как только мы остались одни.

– Нет, сегодня я могу говорить обо всем с чистой совестью, – ответил я. – Я уже не связан словом, и после того, что произошло за сегодняшний день, я бы не дал его снова, если бы меня о том попросили.

– Тогда рассказывайте скорее, – поторопила она. – Тетушка вот-вот вернется.

Я рассказал ей всю историю с лейтенантом с начала до конца, стараясь представить ее как можно смешнее, и в самом деле все это было так нелепо, что невольно вызывало смех.

– Оказывается, все-таки грубые мужланы для вас столь же неподходящее общество, как и хорошенькие барышни!

– воскликнула она, когда я кончил. – Но как же это ваш отец не научил вас владеть шпагой? В жизни не слыхала ничего подобного! Это так неблагородно!

– Во всяком случае, неудобно, – сказал я, – а мой отец –

честнейший человек! – вероятно, витал в облаках, иначе он не стал бы вместо фехтования обучать меня латыни. Но, как видите, я делаю, что могу: я, подобно жене Лота, превращаюсь в соляной столб и даю себя рубить.

– Знаете, отчего я смеюсь? – сказала Катриона. – Вот отчего: я такая, что мне следовало бы родиться мужчиной.

И я часто воображаю, что я мужчина, и придумываю для себя всякие приключения. Но когда дело доходит до боя, я спохватываюсь, что я ведь только девушка, что я не умею держать шпагу или нанести хороший удар, и тогда я перекраиваю свою историю так, чтобы бой не состоялся, а я бы все равно вышла победительницей – вот как вы с вашим лейтенантом; и я – мальчик и все время произношу благородные слова, совсем как мистер Дэвид Бэлфур.

– Вы кровожадная девица, – сказал я.

– Я знаю, что надо уметь шить, прясть и вышивать, –

ответила она, – но если бы вы только этим и занимались, вы бы поняли, какая это скука. И по-моему, это вовсе не значит, что мне хочется убивать. А вам не случалось убить человека?

– Случалось, и даже двоих. И я был тогда мальчишкой, которому еще надо бы учиться в школе, – сказал я. – Но, вспоминая об этом, я нисколько не стыжусь.

– Но что вы чувствовали тогда… после этого? – спросила она.

– Я сидел и ревел, как малый ребенок, – сказал я.

– Я понимаю! – воскликнула она. – Я знаю, откуда берутся эти слезы. Во всяком случае, я не желаю убивать, я хочу быть Кэтрион Дуглас, которая, когда выломали засов, просунула в скобы свою руку. Это моя любимая героиня. А

вы хотели бы так умереть за своего короля?

– По правде говоря, – сказал я, – моя любовь к королю

(бог да благословит его курносое величество!) гораздо более сдержанна; к тому же я сегодня так близко видел смерть, что теперь предпочитаю думать о жизни.

– Это хорошо, – сказала она, – так и должен рассуждать мужчина! Только вам нужно научиться фехтовать. Мне было бы неприятно, если б мой друг не умел сражаться. Но тех двоих вы, наверное, убили не шпагой.

– Нет, – ответил я, – у меня была пара пистолетов. И к счастью моему, эти люди были совсем рядом со мной, ибо стреляю я ничуть не лучше, чем фехтую.

Она тотчас выведала у меня все о сражении на бриге, о чем я умолчал, когда впервые рассказывал о себе.

– Да, – сказала она, – вы очень храбрый. А вашим другом я просто восхищаюсь и люблю его.

– Им нельзя не восхищаться, – сказал я. – У него, как у всех, есть свои недостатки, но он храбрец, верный друг и добрая душа, благослови его бог! Не верится мне, что придет такой день, когда я смогу забыть Алана! – Сейчас я уже мог думать только об Алане и о том, что от меня одного зависит, увидимся мы нынче же ночью или нет.

– Боже, где моя голова, ведь я забыла сообщить вам новость! – воскликнула Катриона и рассказала мне, что получила письмо от отца: он пишет, что его перевели в

Замок, где она может завтра его навестить, и что дела его улучшаются. – Вам это, наверное, неприятно слышать, –

сказала она. – Но можно ли осуждать моего отца, не зная его?