Читаем Похищенный. Катриона полностью

Похищенный. Катриона

Еще светило солнце, но вокруг было совсем пустынно.

Если мои преследователи упустили такой удобный случай, то можно было предположить лишь одно: они охотятся за кем-то поважнее, чем Дэвид Бэлфур. Ответственность за жизнь Алана и Джемса легла мне на душу тяжким бременем. Катриона все еще была в саду, одна.

– Катриона, – сказал я, – видите, я вернулся.

– И на вас нет лица! – воскликнула она.

– Я отвечаю за две человеческие жизни, кроме своей собственной, – сказал я. – Было бы преступно и позорно ходить, не остерегаясь. Я не знаю, правильно ли я поступил, придя к вам. Я был бы очень огорчен, если бы навлек этим беду на нас обоих.

– Есть человек, который был бы огорчен еще больше и уже сейчас огорчен вашими словами, – проговорила она. –

Скажите по крайней мере, что я такого сделала?

– О, вы! Вы ничего не сделали, – ответил я. – Но когда я вышел, за мной следили, и я могу назвать того, кто шел за мной по пятам. Это Нийл, сын Дункана, слуга вашего отца и ваш.

– Вы, разумеется, ошиблись, – сказала она, побледнев. –

Нийл в Эдинбурге, его послал с каким-то поручением отец.

– Вот этого я и боялся, – сказал я, – то есть последних ваших слов. А если вы думаете, что он в Эдинбурге, то, кажется, я смогу доказать, что это не так. У вас, конечно, есть условный сигнал на случай необходимости, сигнал, по которому он поспешит к вам на помощь, если сможет услышать и добежать?

– Как вы узнали? – удивленно воскликнула Катриона.

– С помощью волшебного талисмана, который бог подарил мне при рождении, и называется он Здравый Смысл,

– ответил я. – Сделайте одолжение, подайте сигнал, и я покажу вам рыжую голову Нийла.

Не сомневаюсь, что слова мои звучали горько и резко.

Горечь переполняла мое сердце. Я винил и себя и девушку и ненавидел нас обоих; ее за то, что она принадлежит к этой подлой шайке, себя – за глупое легкомыслие, с которым я сунул голову в это осиное гнездо.

Катриона приложила пальцы к губам, и раздался свист, чистый, пронзительный, на высокой ноте; так мощно мог бы свистнуть пастух. С минуту мы стояли молча, и я уже хотел было просить, чтобы она повторила сигнал, но вдруг услышал, как внизу на склоне холма кто-то пробирается сквозь кустарник. Я с улыбкой указал ей в ту сторону, и вскоре Нийл прыгнул в сад. Глаза его горели, в руке был обнаженный «черный нож», как называют его в горах; увидев меня рядом со своей госпожой, Нийл остановился, как вкопанный.

– Он явился на ваш зов, – сказал я, – судите сами, был ли он в Эдинбурге и какого рода поручение дал ему ваш отец. Спросите его самого. Если я или те двое, что от меня зависят, должны погибнуть от руки вашего клана, то дайте мне идти навстречу смерти с открытыми глазами.

Дрожащим голосом Катриона обратилась к нему погэльски. Вспомнив деликатную щепетильность Алана в таких случаях, я чуть не рассмеялся горьким смехом; именно сейчас, зная о моих подозрениях, она должна была бы говорить только по-английски.

Они перебросились двумя-тремя фразами, и я понял, что Нийл, несмотря на всю свою подобострастность, очень разозлился.

Затем Катриона повернулась ко мне.

– Он клянется, что это неправда, – сказала она.

– Катриона, – произнес я, – а вы сами верите этому человеку?

– Откуда я знаю? – воскликнула она, ломая руки.

– Но я должен как-то узнать, – сказал я. – Не могу больше блуждать в потемках, неся на себе две человеческие жизни! Катриона, постарайтесь поставить себя на мое место, а я богом клянусь, что изо всех сил стараюсь стать на ваше. Не думал я, что когда-нибудь нам с вами придется вести такой разговор, вот уж не думал; сердце мое обливается кровью. Но задержите его здесь до двух часов ночи, и больше мне ничего не нужно. Попробуйте его уговорить.

Они опять заговорили по-гэльски.

– Он говорит, что мой отец. Джемс Мор, дал ему поручение, – сказала Катриона. Она побледнела еще больше, и голос ее дрожал.

– Теперь мне все ясно, – сказал я, – и да простит им господь их злодеяния!

Она ничего не ответила, но по-прежнему смотрела на меня, и с лица ее не сходила бледность.

– Что же, прекрасно, – сказал я, – Значит, я должен умереть и те двое тоже?

– О, что же мне делать! – воскликнула она. – Как я могу идти наперекор отцу, когда он в тюрьме и жизнь его в опасности?

– Но может быть, все не так, как мы думаем? – сказал я.

– Может быть, он опять лжет и никакого приказа он не получал; возможно, все это подстроил Саймон, без ведома вашего отца?

Она вдруг расплакалась, и у меня больно сжалось сердце; я понимал, в каком ужасном положении эта девушка.

– Знаете что, – сказал я, – задержите его только на час; я попробую рискнуть и буду молить за вас бога.

Она протянула мне руку.

– Мне так нужно хоть одно доброе слово, – всхлипнула она.