Похититель снов

— Да замолчи ты, старый придурок-француз, — бормочет по-английски хиппи, повернувшись в своей коробке. Это, наверное, когда он заворочался, мой сон оборвался, а кошки замолчали. Мое лицо в самом деле зарыто в мех пары котов, спящих рядом со мной. Они вновь принялись мурлыкать, и эти звуки отдавались в ушах, отражаясь от картонных стен моего убежища.

Я вышел из «синхронного» сновидения, во время которого мурлыкание и мех двух кошек были преобразованы моей «онейрической машиной» в звук авиационных моторов, картины неба и ощущение шубы Муранеллы.

Впервые мне снилась Муранелла. Муранелла или Муранеллы? Даже во сне я не могу этого узнать. Это было настоящее эротическое сновидение, судя по степени моей эрекции…

Оба кота явились ко мне, когда я спал. Привлеченные теплом моего картонного убежища, они его еще больше разогрели. Было так темно, что я их не видел. Я почесал голову тому, который спал справа. Уши его были порваны, нос изрезан царапинами. Один клык вырван. Его короткая шерсть склеилась в коросту на шее, а хвост был оторван. Это, должно быть, был вожак стаи. Я назвал его «Драный хвост». Я был весьма польщен тем, что он улегся спать и мурлыкал возле моей головы. Это свидетельствовало о том, что он считает меня своим другом. Когда я протянул руку, чтобы почесать ему живот, он прекратил мурлыкать и вцепился в нее когтями. Лучше его не трогать. Он зевнул, и мое убежище наполнилось запахом рыбы, еще более сильным, чем вонь от кошачьей мочи на винтовой лестнице снаружи. Моя левая рука гладила чей-то длинный мех. Это был кот или кошка, который безостановочно мурлыкал. Затем он стал облизывать мне лицо и голову. Я чувствовал, как его шершавый язык отдирает мои усики и упорно лижет проклятый красный нарыв на виске, уже начинавший меня беспокоить.

Я решил, что лучше проваляться здесь до рассвета, пока не проснется этот хиппи, Куки. Потом я пойду на рыбный рынок и попробую украсть несколько сардинок. Мне пришла в голову мысль провести тайную церемонию покаяния в память о тех бесчисленных кошках, что были принесены в жертву на алтарь нейрофизиологии во всех нейробиологических лабораториях мира. Мало-помалу, с большим трудом, мне удалось восстановить несколько фраз на латыни.

Я вспомнил молодость. В те времена месса еще читалась по-латыни. Mea maxima culpa. Понемногу стали всплывать какие-то обрывки из Pater noster… debita nostra, sicut et nos dimittimus debitoribus nostris… Вот это, должно быть, относится к покаянию… Кошкам, конечно, все равно, на каком языке к ним обращаются — хоть на латыни, хоть на китайском. Но все-таки лучше пусть это будет латынь, особенно, если мне удастся надеть кошачью маску и зажечь несколько свечей. Хиппи, думаю, будет не против — мне показалось, что он любит кошек.

Рассвет еще не наступил, когда внезапно, под воздействием какого-то таинственного сигнала, обе кошки разом меня покинули. Лестница del Bovolo загудела от кошачьего галопа и дикого мяуканья. Наверняка это Драный хвост наводил порядок среди компании котов, ночевавших на ступенях лестницы или набежавших с окрестных улочек.

Над лестницей уже занималась заря, когда Куки вылез из-под тряпья, которым укрывался, и своего картонного убежища. Мои туфли все еще болтались у него на шее. Только теперь я приметил длинноволосую девушку, с которой Куки провел ночь. Она сидела рядом и расчесывала волосы. При более внимательном рассмотрении это существо оказалось мальчиком, подростком лет семнадцати-восемнадцати; он весь был разукрашен: в ушах — сережки, в крыльях носа — жемчужины. Это, значит, был дружок или партнер Куки.

— Привет, — сказал я. — Как спалось?

Он не удостоил меня ни ответом, ни взглядом. Я для него не существовал.

Куки раскурил два косячка, и один передал своему приятелю. Судя по запаху, это была хорошая марихуана.

— Хочешь? — предложил мне Куки.

— Нет, не сейчас.

Он сунул косяк в карман моего пиджака.

— А это кто? — спросил я, указывая на его приятеля.

— Мислав. Он югослав. Хороший парень.

Должно быть, серб. Поверх рубашки военного образца, цвет которой уже не определялся, он носил православный крест.

— Пойду поищу рыбы для кошек.

— Тогда поторопись, Пескерия открывается в половине шестого.

— А сейчас сколько? — спросил я.

У меня больше не было «ролекса». К счастью, я чувствовал «чертову пилюльницу» у себя в кармане. У Куки, разумеется, тоже не было часов. Розоватые отблески зари достигли уже самых нижних ступеней лестницы.

— Похоже, начало седьмого… — ответил он.