Похититель снов

Мне нужно было добраться до моста Риальто. Моя трость исчезла вместе с серьгой и галстуком. Кто их взял? Я нашел только пластиковый пакет, который положил в карман. Проходя мимо витрины магазина, уже освещенной восходящим солнцем, я с трудом узнал себя в том бродяге, в какого превратился. От моих усиков почти ничего не осталось, особенно от левого, оторванного шершавым языком кота. Мятые брюки нависали на кроссовки без шнурков. Пиджака был покрыт пятнами и пылью, от него оторвался воротник. Да, я превратился в бродягу, но стал свободен и счастлив! Я присел на каменную тумбу и отодрал остатки усов. Я вспомнил роман Жоржа Дю Морье[103] «Питер Иббетсон». Питер встречается со своей возлюбленной Мэри только в сновидениях.

— Муранелла, — прошептал я, — с этого момента мы будем встречаться в моих снах.

Но где? Куда летели мы на этом самолете? Снова всплыли первые картины моего сновидения. Солнце садилось позади самолета. То есть на западе. Значит, мы летели на восток. В Восточную Европу. В Чехию? Венгрию? Россию? А соболье манто у Муранеллы? Снова Россия! Круг замкнулся. Еще один кусочек загадочной мозаики — русский — возник в этом сне, и все потому, очевидно, что мурлыкание котов вызвало онейрическую картину самолета, уносящего Муранеллу. И куда же ей было бежать, если не в Россию?

Я нашел на дороге бечевку и попытался сделать из нее шнурки для кроссовок. Какое облегчение я испытывал, скинув эти шикарные туфли! Полицейский проводил меня подозрительным взглядом. Настоящие туристы находятся под защитой полиции, но я больше не был на них похож. Нужно соблюдать осторожность.

Я перешел по мосту Риальто, сверкавшему в отблесках восходящего солнца, отражавшегося в водах Большого канала, и, попав на правый берег, прошел вдоль Руга Орефичи до Фаббрике Веккье, где находятся фруктовые и овощные ряды. Туристы пока не попадались. Только старые венецианки расходились с полными сумками. Еще не наступили те вечерние и ночные часы, когда здесь появляются хорошенькие проститутки, которых я встречал во время моих прошлых приездов.

Наконец я добрался до Пескерии, она напоминала какой-то средневековый зал, хотя была построена в начале двадцатого века. По счастью, там было еще темновато. Армады кошек собрались вокруг рыбаков, заманивавших первых покупателей. Никто за мной не следил. Я не был ни венецианцем, ни туристом, ни настоящим хиппи. Отчего бы не прикинуться старым художником, одним из тех чудаков, кто скорее с голоду помрет на берегу канала, чем покинет Венецию. Так что оказалось не трудно наполнить мой пакет сардинами и какими-то неизвестными мне рыбинами с горгоньей головой.

Затем я вернулся на мост Риальто, перешел на другую сторону канала и пошел бродить по маленьким улочкам в поисках лавки, где продают маски для туристов. В конце концов мне удалось раздобыть довольно красивую маску в виде кошачьей головы, которую я сдернул с вешалки и спрятал под пиджаком. Мне показалось, что никто меня не заметил. Это была кража. Сначала кража сардин, теперь кража маски. Не пора ли с этим покончить? Но ведь у меня украли все деньги и паспорт! И перед церемонией покаяния я сам себе отпустил все грехи. Я-то ведь воровал ради кошек, это бескорыстное воровство!

Улочки, ведущие к Палаццо Контарини, стали наполняться туристами. Я приостановился у церкви Санта-Лючия, возле Дворца Гримани. Я так хотел есть, что проглотил половинку сырой сардины. Чтобы заглушить голод, я закурил было косячок, но закашлялся. Часы на башне Санта-Лючия пробили половину десятого. Пора было вернуться на мою винтовую лестницу, пока там не появились гаттаре — старухи-венецианки, ежедневно кормившие кошек. Мне хотелось провести эту церемонию покаяния по возможности без свидетелей.

Вдруг на маленькой улочке Санта-Лючия я заметил силуэт Муранеллы. Она быстрым шагом уходила от меня. Та же походка, те же джинсы, та же рубашка, те же светлые волосы. Я побежал за ней, неловко пробираясь среди туристов, и, прихрамывая, с бьющимся сердцем, догнал ее. Тут она остановилась, обернувшись к витрине магазина роскошных кожаных сумок, и я наконец-то смог увидеть ее лицо. Увы! Оно было банальным, невыразительным, безо всякого макияжа, и принадлежало какой-то женщине лет двадцати пяти — тридцати. Похоже, Людвиг Манн был прав. Мне теперь повсюду чудятся Муранеллы! Эта женщина с любопытством взглянула на меня и, несомненно, смущенная моим преследованием, презрительно пожав плечами, удалилась.

Когда я добрел до Скала Контарини дель Боволо, лестница уже была занята десятками кошек. Куки и его дружок поджидали меня, сидя на нижней ступеньке и покуривая косячки. Погруженные в свои грезы, они не обратили на меня никакого внимания.

Нужно было действовать решительно. Несколько старух-гаттаре уже семенили сюда с провизией для кошек; они несли молоко, остатки мяса, рыбы, паштета.

— Fissa, fissa[104], — позвал я хиппи.

Как ни странно, это заставило их очнуться.

— Please, Куки, найди свечи и зажги их. Церемония начинается.