По молчаливому согласию мы не говорили ничего о минувшей ночи и нашем визите к Джеку – во всяком случае, не всерьез, – а женщины нас не спрашивали, чувствуя, как видно, что всё кончилось хорошо.
Теодора поджаривала сосиски, Бекки взбивала яйца, побрякивая ложкой о миску – приятный звук.
– Вообще-то, Джек, мне мог пригодиться твой дубликат. Один бы, как всегда, слонялся по дому и творил, не слыша ни одного моего слова, а другой, глядишь, поговорил бы со мной и даже посуду иногда вытер.
Джек улыбался жене, радуясь ее хорошему настроению.
– А что, попробовать стоит. Может, другой я, улучшенный, научился бы наконец писать, не колотясь лбом о стену.
– Очень полезно, – поддержала Бекки. – Одну меня несут по улице в прозрачной ночной рубашке, а другая почивает себе, ни о чем не ведая.
Мы обсудили всех. Один доктор Кауфман мог, по словам Теодоры, принимать пациентов, а другой играть в теннис, второй Майлс Беннел отоспался бы всласть.
Мы, не переставая шутить, воздали должное вкусной еде, но возбуждение прошлой ночи не проходило. Мэнни вытер рот салфеткой, посмотрел на часы и сказал, что ему пора ехать: надо успеть побриться, переодеться и прийти к началу приема. Он пообещал прислать мне недурной счет, удвоив свои обычные почасовые расценки. Я проводил его до двери, и все оставшиеся выпили по второй-третьей чашке кофе.
Я вкратце, с юмором, рассказал дамам о том, что мы нашли – верней, не нашли – в подвалах Джека и Бекки, и ознакомил их с версией Мэнни.
Теодора, как я и ожидал, с этим не согласилась. Она видела то, что видела, вот и всё. До сих пор видит, стоит только глаза закрыть. Бекки воздержалась от комментариев, но объяснение Мэнни, судя по всему, приняла с облегчением. Я знал, что она думает об отце. Я любовался ей, красивой и свежей, одетой в мою рубашку с распахнутым воротом.
Джек принес из гостиной свою папку и начал перебирать все карманы.
– Я вроде белки, – сказал он, – собираю всё, что попало. Сейчас покажу вам – будет как раз кстати после того, что Мэнни сказал. – Он отодвинул тарелки и выложил на стол стопку газетных вырезок, новых и пожелтевших от времени, покороче и подлиннее. Джек выдернул одну наугад и протянул мне.
Я держал заметку так, чтобы и Бекки могла прочесть. Всего одна колонка под названием «Лягушачий дождь в Алабаме. Все рыбаки города Эджвиль, насчитывающего четыре тысячи жителей, получили утром массу наживки – жаль, что применить ее там особенно негде. Ночной ливень из крошечных лягушек неизвестного происхождения…» Я быстро пробежал статейку глазами: ливень, лупивший по крышам и окнам, продолжался несколько минут. Репортер описал это в юмористическом стиле, не предлагая никаких объяснений.
– Глупо, правда? – улыбнулся Джек. – Особенно если, как сказано выше, лягушкам там взяться неоткуда.
Следующая заметка называлась «Человек сгорел, одежда не пострадала». Произошло это на ферме в Айдахо: человек превратился в головешку, но одежда, бывшая на нем, осталась целехонька, и в доме не нашли следов огня или дыма. Местный коронер заявил, что температура горения дожна была составить не меньше 2000° по Фаренгейту.
Я с полуулыбкой смотрел на Джека, не понимая, к чему он клонит. Теодора поглядывала над краем чашки с любовной насмешкой, как всякая жена по отношению к чудачествам мужа.
– У меня таких пара дюжин, со всей Америки: люди сгорели заживо, а одежда цела. Не приходилось читать подобную ерунду? А это уже в другом роде.
На полях этой вырезки было надписано карандашом «Нью-Йорк пост», а называлась она «Скорая» приехала вовремя». Ричмонд, Калифорния, 7 мая (Асс. Пресс).
«Срочно приезжайте на угол Сан-Пабло и Макдональд-авеню, – сказал голос в трубке. – Экспресс из Санта-Фе только что врезался в грузовик, пострадал водитель». Полицейская машина и «скорая помощь» сразу же выехали туда, но аварии не обнаружили: поезд еще не прибыл. Однако, когда обе машины собрались уезжать, экспресс промчался мимо и действительно сбил грузовик, застрявший на рельсах. Водитель, Рэндольф Брюс сорока четырех лет, получил сотрясение мозга и перелом ребер».
– К чему ты это, Джек? – спросил я.